Теперь я истолковал ему его чувство неполноценности передо мной; поначалу это не имело успеха; но после нескольких дней последовательной демонстрации его поведения он все же привел несколько сведений о своей неумеренной зависти, но не ко мне, а к другим мужчинам, перед которыми он также чувствовал себя неполноценным. И тут, подобно молнии, у меня сверкнула мысль, что его постоянные жалобы означали не что иное, как: «Анализ никак на меня не влияет» (если продолжить), «он ничего не стоит» и, соответственно, аналитик – слабый, импотентный, не может ничего добиться. Жалобы следовало понимать отчасти как триумф над аналитиком, отчасти как упреки к нему. Тогда я ему высказал свое мнение о его постоянных жалобах; результат был поразителен даже для меня: он сумел тут же привести множество примеров того, что он всегда вел себя так, если кто-нибудь хотел на него повлиять. Он не мог выносить превосходства другого и всегда стремился к тому, чтобы свергнуть его с трона. Моя интерпретация была для него совершенно понятна. Он всегда делал прямо противоположное тому, что от него требовал начальник. Возникло множество воспоминаний о своенравном и дискредитирующем поведении по отношению к учителям.
Здесь, стало быть, и скрывалась его агрессивность, крайним выражением которой было выявленное ранее пожелание смерти. Но наша радость длилась недолго, вновь установилось то же самое сопротивление: те же жалобы, та же подавленность, то же молчание. Но теперь я знал, что мое открытие произвело на него большое впечатление, и из-за этого усилилась его женственная установка, что, разумеется, тут же породило новую защиту от женственности. В последнее время при анализе этого сопротивления я исходил из чувства неполноценности, которое он испытывал по отношению ко мне, но углубил толкование сообщением, что он не только чувствует себя неполноценным, но и (скорее всего как раз поэтому) чувствует себя в женской роли по отношению ко мне, что слишком задевало его мужскую гордость.
Если до этого он предоставлял много материала о своем женском поведении по отношению к мужественным мужчинам и демонстрировал полное понимание этого, то теперь он не хотел ничего больше об этом слышать. Возникла новая проблема. Почему он теперь не хотел признать то, что сам описывал в свое время? Я истолковал ему смысл его нынешнего поведения: именно передо мной он чувствовал себя таким неполноценным, что не хотел принимать мои объяснения, хотя из-за этого ему пришлось изменить свое собственное прежнее суждение. Он это понял и детально рассказал о своем отношении к другу. Как выяснилось, фактически он играл роль женщины, часто дело доходило и до сношения между бедрами. Теперь я мог ему показать, что его защитное поведение являлось здесь не чем иным, как выражением борьбы с уступчивостью в анализе, которая для его бессознательного, очевидно, была связана с идеей по-женски уступить аналитику. Но это опять задевало его гордость и стало причиной упорной закрытости