Гриша писал напористо и смело, но на одном четверостишие неожиданно остановился:
Из всех доступных нынче обществ,
Из всех цветов воротничков,
Я угодил в обитель слов,
Где рваный слог, то слово топчет.
Вдруг с ним случилось то, чего не бывало раньше – он ясно ощутил, что притягивает за уши форму с мнимым содержанием, хотя и основанную на личном опыте и настоящей действительности. Она виделась ему, как трупп приведенный в порядок для похорон: с уложенными волосами и напудренными щеками и тоже основанный на реальной жизни, но не живой.
Пораженный догадкой, Гриша потратил остаток дня на разбор написанных ранее стихов. Результат был плачевным – автор не нашел у себя ни одного приличного произведения.
В течении дня его настроение менялось многократно, болтаясь в диапазоне между плаксивой жалостью к себе и зубодробительной злостью на мир, введший его в заблуждение о его устройстве. В конце концов, его состояние стабилизировалось на устойчивой, немного взвинченной решительности. Такое годилось для чего-то агрессивного. Так что, если бы сейчас стоял выбор, лезть в драку или нет – Гриша влез бы в нее без оглядки.
Вечером Гриша позвонил Жанне и пообещав интересный вечер, пригласил ее на прогулку. Жанна пришла не одна – привела рыжего.
– Жанна, а он тебе кто? – поинтересовался Гриша, улучив момент.
– Никто. Я вчера его впервые увидела. Он с нашей кухни уходить не хотел, соседей напугал. А тут повод, его из квартиры выманить. Представляешь, моей соседке-старухе на ее «Здравствуйте!», говорит: «Покайся!».
– А старуха что?
– Каюсь, говорит и боком-боком из кухни, – с улыбкой сказала Жанна и уточнила, куда они идут?
– Почти пришли, – повернув в арку, явно приготовленного под снос дома, ответил Гриша.
Под аркой все по очереди пролезли в дыру в ограждении и вошли в небольшой, поросший бурьяном двор. Бледно-бежевая штукатурка стен расползлась паутиной трещин. По углам двора валялись груды горелых деревяшек, в воздухе воняло сыростью и гнилью.
Гриша молча прошел в центр двора и склонившись над ржавым колесным диском от грузовика, некоторое время смотрел на черные, побитые дождем угольки. Глубоко и тяжело вздохнул и высыпал содержимое, принесенного с собой пакета. Груда исписанной бумаги, красиво легла полукругом. А, когда Гриша достал спички и тряхнул коробком, его окликнула Жанна:
– Эй, ты что рукописи жечь собрался?! Это, конечно, очень сексуально, но это запрещенный прием…
Жанна с рыжим подошли ближе и уставились на подрагивающие страницы.
– Какие они белые на таком фоне… – сказал рыжий и добавил, – давай – Прими кристаллизацию!
Жанна окатила рыжего тяжелым взглядом и сказала, поднимая глаза на стены:
– Ребята, вы поаккуратней с пафосом – дом старый, не равен час рухнет от этой болтовни. Вон, стены все потрескались!
Гриша ухмыльнулся и зажег бумагу. Он смотрел и думал, что плохие