Виктор обернулся.
– Большинство преступников нарушают закон не из-за денег, а из-за склада характера. Им нужен риск и борьба. Я такой же, только по другую сторону. Да сторона не так и важна. Я не борец за правду, а азартный человек. Но мой азарт приносит пользу обществу. Это даже приятно. Чем крупнее и опаснее рыба, тем мне интереснее. Для этого и квартира. Я далёк от иллюзии, что умру в своей постели. Слишком часто приходится бросать вызов. Как-то так.
– Выходит, мне с вами повезло? Не все следователи ведь такие, да? – сказала Вика.
– Не факт, что повезло. Вы могли пройти через все свалившиеся на вас неприятности, преодолеть их и заново наладить свою жизнь. Но теперь мы вступаем в противостояние, и чем всё закончится неизвестно. Но я ведь давал вам выбор, и вы выбрали борьбу, – сказал Виктор.
– Да? Когда это? – удивилась Вика.
– Когда я спросил вас, что вам важнее, жизнь Сергея или собственное благополучие. Вы ведь ответили не раздумывая, так что я взял вас в оборот.
– А, да! Точно! Конечно! Простите, я совсем запуталась… – сказала Вика, – ну значит, борьба, так борьба.
– Всем, что найдёте в холодильнике или на полках можете пользоваться. Но там, правда, всё длительного хранения, сами понимаете. Однако это лучше чем ничего. А вечером я привезу вам нормальных продуктов. Да, совсем забыл, если зазвонит телефон, то берите трубку, это буду я. Больше сюда никто не может позвонить. Теперь, вроде, точно всё.
Виктор огляделся по сторонам, как бы проверяя, не забыл ли ещё чего-нибудь. Ничего не вспомнив, он кивнул сам себе и вышел за дверь, оставив Вику одну. Она посидела пару минут, глядя в одну точку, потом встала, подошла к дивану и повалилась на него, уткнувшись лицом в спинку. Мыслей в голове не было вообще. Ни одной. Звенящая пустота. Её мозг оказался не готов к такому объёму новых данных и встал на паузу. Незаметно для себя она уснула.
***
Сергея переводили из камеры в камеру через равные промежутки времени. Каждый раз, он совершенно не мог понять, в туже камеру его возвращают или приводят в другую. Он пытался оставлять метки, но возвращаясь не находил их. Либо это всё же были другие камеры, либо в них очень тщательно убирались.
Кормить его продолжали исключительно хлебом и водой. Он даже к этому начал привыкать и воспринимал как определённую диету. Многие его знакомые сходили с ума на питании и чего только не ели, или, наоборот, от чего только не отказывались. Хлеб и вода? Отлично, на этом можно жить.
Морить голодом его, вопреки первоначальным опасениям, не стали, но вот зато недостаток информации был ничуть не лучше. Тишина и стерильность камер, скудная, но регулярная пища, были одной стороной медали. А вот второй стороной была его внутренняя жизнь, которая проходила каждый день по очень широкой амплитуде: от паники и отчаяния, до равнодушия и апатии.
Постепенно в нём сложилось стойкое убеждение, что он стал частью какого-то эксперимента. Что он находится под непрестанным наблюдением,