– Борщаки сильны в чистом поле, – проворчал Громодар. Он почесал в затылке, поскреб между лопатками, выворачивая руку, – а мы живем на опушке. Чуть что, за деревьями укроемся. Не только конь – черт ногу сломит… Впрочем, насчет борщаков подумать надо. У ихнего вождя есть Весняна, дочка. Сказывают, краше нет на тыщи верст окрест…
Жесткое лицо, испещренное шрамами, стало мечтательным. Старый леший, подумал Олег. С тремя женами едва справляешься, а тянешься к четвертой?
На следующий день дозорные притащили на аркане полузадушенного обрина. Оказалось, встретили пятерых, когда охотились. Дабы узнать их настоящую силу, старшой дозора придержал конников, пустил вперед пятерых журавлевцев. Один журавлевец погиб, двое были ранены, зато четверых обров посекли в капусту, пятого свалили, стукнув палицей по шелому.
После того как истерзанного обрина бросили живьем голодным псам, Громодар сказал с великим презрением:
– Дулебы… Червяки! Племя огромное, старое – как дались?
– Натиск, – объяснил Олег горько. – Дулебы смотрели в другую сторону, с рашкинцами враждовали. Еще на тюринцев косились, пакостей ждали. К тому же все были в поле… А ежели бы один на один, да чтоб у славянина была такая же сабля…
– Славяне? – переспросил Громодар. – Кто это?
– Вы все, – объяснил Олег устало. – Все, кто по дурости бьется друг с другом. Древляне, дулебы, дряговичи, поляне, хорваты, бодричи, тиверцы…
– Пещерник, ты знаешь много, но в один ряд с дрягвой не ставь! Они жаб едят. Я лучше обрина братом нареку, нежели дряговича или тиверца. Втяни свой поганый язык туда, откуда он у тебя вылез, – в задницу! Пореже разевай пасть.
Не говори, что думаешь, сказал себе Олег невесело, а думай, что говоришь. На Громодара нельзя сердиться: ему десять лет от роду, хотя живет в теле сорокалетнего мужика. Журавлевцы рождаются, живут, старятся и умирают, оставаясь детьми. Живут теми радостями, что и звери и птицы их Леса. А ведь человек от зверя отличается умением заглядывать вперед.
Деревянные терема и бобры строят. Мураши вовсе хоромы возводят!..
Олег набросал сена на дно телеги, сам положил туда Морша. Журавлевцы ворчали, угрожающе бряцали оружием, с удовольствием бы прирезали пленника, ибо на частоколе осталась дюжина пустых кольев. Гульчачак принесла для раненого старое одеяло из шкур. Лицо Морша было желтым, словно у покойника, веки плотно сомкнуты. Избегая враждебных взглядов, Гульчачак укрыла его шкурами с головой, как мертвого.
Олег подал ей вожжи:
– У тебя очень тонкие руки, но придется управлять самой.
– А конь не пугливый? – спросила она опасливо.
– Ничего, он не будет оглядываться.
Лошадь медленно тронулась, старая полуслепая кляча, что уже дважды прожила свой век. Олег объяснил Гульче, пряча усмешку, что вождь журавлевцев сам выбрал самую смирную лошадь, чтобы не понесла, зачуяв слабые женские руки.
Когда отъехали на версту, Морш шепнул, не открывая глаз:
–