Николай сегодня с утра был у Андрея Аркадьевича в институте. Поговорили о работе. Потом Васнецов сказал:
– Пойдемте, молодой человек, выйдем, покурим, не будем мешать дамам дымом.
Лидочка и Вероника Григорьевна, секретарша профессора, заулыбались.
Они вышли во двор, и, гуляя по дорожкам запущенного сада, Андрей Аркадьевич, поминутно озираясь, вроде бы кто-то мог следить за ними тут, еще раз проговорил Николаю все то, что нельзя было записывать, а можно было только запомнить.
В Берлин делегация ехала в мягком вагоне. Зина в одном купе с сухой дамой из института стали и сплавов, Николай с работником ГПУ, который по документам работал инженером на заводе «Красный Октябрь». В вагоне были еще члены их делегации, и в соседнем тоже. Многие ехали с таким комфортом первый раз в жизни, робея от роскоши, их окружающей. Кроме них в поезде были только сов- и партработники, и иностранный дипломат с супругой.
Зина столкнулась с супругой дипломата возле уборной.
– Эскоьюзми, – проговорила эта самая супруга и хотела что-то спросить Зину. Но та быстро перебила ее:
– Извиняюсь, не понимаю.
Мало ли кто может их услышать. Не надо Зине сейчас такого. Нет у нее знаний иностранных языков, ни свободных, ни со словарем. НИКАКИХ нет! Все, поняли?!
Павлов держался с нею прохладно, но вежливо. На вокзал его прибежала провожать невеста, так говорили в их институте, Лидочка, смазливая и хорошо одетая дочка партработника из городского комитета, присланная к ним после школы для получения стажа. Должности ей в лаборатории не нашли, она ничего не умела, ничего не знала, на грязной работе быть не могла, и потому профессор Васнецов взял ее к себе. Пододвинули стол Вероники Григорьевны, поставили еще один, и Лидочка начала ходить к одиннадцати «на службу». А позже стала невестой любимого ученика профессора. На перроне она висла на Павлове, целовала его демонстративно в губы, прижималась. На них обращали внимание, но Павлов не отстранялся, чувствовал себя вполне свободно и от внимания толпы не смущался.
На границе поезд остановился, и в вагон ввалились три держиморды с коричневой с подпалинами по бокам овчаркой, сопровождаемые начальником поезда в форменной тужурке. Зина внутренне сжалась, но картонные лица были предельно вежливы и цедили сквозь зубы: «Разрешите паспорта!». Видно было, что и рады бы вести себя по-другому, да опасаются, неизвестно же, кто едет в поезде «Москва-Берлин». Взяли и Зинин паспорт. Несколько раз военный зыркнул на нее, в книжечку, опять на нее, опять в книжечку, и шлепнул печать. Через несколько часов поезду переставили колеса, и он покатился дальше, уже по Европе.
Зина жадно смотрела на поля, деревеньки, леса, которые мелькали за окном. Все такое чистое, правильное, ровное, а ведь ехали по Польше – бывшей части Российской империи. Уже рассвело. Зинина соседка после проверки опять легла спать, а Зине не спалось, она жадно впитывая в себя картинки несоветской жизни, боясь пропустить