– Ты не хуже меня знаешь, какие разрушения он приносит. Это катастрофа. Именно катастрофа. И лишь в наших силах её предотвратить…
– И ты готов отдать меня этому монстру? – еле слышно пролепетала Орелия.
Бургомистр покачал головой.
– Не готов, – сказал он. – К такому нельзя быть готовым… И я бы все сделал, чтобы этого не произошло. Потому, что я твой отец. Но еще я бургомистр Обода. Я отвечаю за него и за всех людей, живущих в нем. Мы отвечаем…
Орелия, наконец вздрогнула, словно смысл происходящего до нее дошел. Она вскочила и прокричала, страшно выпучив глаза:
– Что значит мы? Что значит мы! Папенька! Вы умом тронулись!
Бургомистр смотрел на дочь не мигая, словно превратился в восковую куклу, которой никак нельзя испытывать эмоции, иначе она растает.
– Это значит, Орелия, – сказал он мрачно, – что принадлежать к семье бургомистра предполагает не только разъезды в каретах и покупку модных нарядов. Это ответственность. И я не могу пренебречь ею.
– Папенька! – взвизгнула Орелия, становясь цвета выбеленной стены. – Ты не посмеешь! Не посмеешь так со мной поступить! Я твоя дочь! Ты должен меня защищать!
– Я защищаю не только свою дочь, но и каждую дочь Обода, – загробно проговорил бургомистр, словно заучил эту фразу именно на такой случай. – Каждая дочь Обода – моя дочь. И я должен принять это страшное решение. Жребий брошен. Мы ничего не можем сделать, Орелия…
– Ты должен спасти меня! – в отчаянии закричала Орелия, из ее глаз брызнули слезы, и Эмили ощутила, как по её щекам тоже текут горячие дорожки.
Бургомистр кивал, словно самому себе, убеждаясь, что все делает правильно, его губы что-то бормотали. Но потом он проговорил уже громче:
– Орелия, нет смысла спорить. Жребий брошен и вытянут в присутствии всех этих мужчин. Не хочу казаться героем. Поверь, происходил это тайно, я бы нашел лазейку. Я бы придумал, как не пустить тебя. Как уберечь от этой жертвы. Но все произошло здесь…
– Как ты мог… – разрыдалась Орелия. – Ты должен был предвидеть, ты… Ты…
По лицу бургомистра было видно, что он с трудом держится, чтобы не завыть в голос. Пальцы так сильно сжали стакан, что по нему разошлась паутина трещин, он в кровь кусал губы, но продолжал сидеть в кресле бургомистра. И несмотря на весь ужас происходящего, Эмили ощутила глубокое уважение к этому человеку.
Никто не решался вмешаться судьбоносный разговор отца и дочери. Даже Нордил, который прежде всё время что-то выкрикивал, притих и круглыми глазами взирает то на Орелию, то на бургомистра.
Тот проговорил все так же тяжело:
– Речному демону нужна дева. Невинная и непорочная дева, и лишь так он меняет гнев на милость.
Орелия смотрела на отца, и лицо её вдруг начало медленно меняться. Из бледного оно становилось розовым, а когда щеки побагровели, спросила дрогнувшим голосом:
– Невинная и непорочная?
– Ты