– Что-то слишком долго отступают… Но в конце концов, я думаю, они свои дела поправят! Как вы полагаете, Макарио, поправят?
Пианист изображает на лице сомнение.
– Кто знает, может, и поправят. Если изобретут что-нибудь такое особенное!
Донья Роса сосредоточенно смотрит на клавиатуру рояля. Лицо у нее грустное, задумчивое, она говорит, будто сама с собой, будто размышляет вслух:
– Все дело в том, что немцы – а они настоящие храбрецы, рыцари – понадеялись на итальянцев, на этих трусливых баранов. Да, все дело в этом!
Голос ее звучит глухо, глаза за стеклами пенсне глядят затуманенно, мечтательно.
– Если б я встретила Гитлера, я бы ему сказала: «Не надейтесь на них, не будьте дураком, они ж от страха света белого не видят!»
Донья Роса легонько вздыхает.
– Ох, какая я глупая! Да я перед Гитлером не посмела бы и рот раскрыть…
Донья Роса озабочена судьбами германской армии. Изо дня в день она с напряженным вниманием читает сводки генерального штаба фюрера, и в смутных предчувствиях, в которых она не решается разобраться, судьба вермахта видится ей связанной с судьбой ее кафе.
Вега покупает газету. Сосед спрашивает:
– Хорошие новости?
Вега – человек широких взглядов.
– Как для кого.
Вышибала то и дело откликается: «Иду!» – и шаркает подошвами по полу кафе.
– Да я перед Гитлером оробела бы, как школьница, перед ним, наверное, все робеют, взгляд у него, как у тигра.
Донья Роса снова вздыхает. Могучая ее грудь на мгновение заслоняет шею.
– Он и папа – вот два человека, перед которыми, я думаю, все робеют.
Донья Роса постукивает пальцами по крышке рояля.
– Но в конце концов, он-то знает, что делается, для того у него генералы есть.
С минуту донья Роса молчит, потом произносит уже другим тоном:
– Ладно!
Приподняв голову, она взглядывает на Сеоане.
– Как ваша супруга, поправляется?
– Да, понемногу, сегодня ей как будто получше.
– Бедная Ампаро, такая хорошая женщина!
– Да, в последнее время ей не везет.
– Давали вы ей капли, о которых вам сказал дон Франсиско?
– Да, она пила их. Но беда в том, что желудок у нее ничего не принимает, все отдает обратно.
– Вот горе-то, господи!
Макарио тихо перебирает клавиши, Сеоане берет скрипку.
– Что будете играть?
– «Вербену». Вы не против?
– Давайте.
Донья Роса удаляется от эстрады, а скрипач и пианист тем временем с лицами послушных учеников берутся за дело и нарушают однообразный гул кафе первыми тактами старой-престарой, играной-переигранной мелодии.
Куда идешь ты в манильской шали? Куда идешь в пестром платье своем?
Играют без нот. Ноты не нужны.
Макарио, машинально играя, думает о своем:
«Тогда я ей скажу: «Видишь, крошка, ничего тут не поделаешь. Один дуро на обед, один на ужин, да две чашечки кофе, ты сама посуди…» Она-то, конечно,