Вокруг нас было тихо, не было даже ветра, и у меня в носу был мой любимый летний запах болота и подножной пыли. Свет лежал как-то по-особенному – как будто создатель сумерек выходил сегодня на пенсию и напоследок положил свои самые красивые медово-синие фильтры. Я сказала туристу, что провожу его, если он безопасен. А он сказал, что у меня нет никаких оснований ему не доверять.
Мы разговаривали пять часов подряд, пока рты не устали. Это было нетрудно, потому что я не искала никакого подвоха, не пыталась казаться умнее, интереснее, и загадочнее. Мне попался единомышленник, родная душа, человек моей волны. И мне не прислали его через аналитическое приложение духовной совместимости – я просто нашла его на дороге.
На прощание турист сказал, что очень хочет меня обнять. И мы обнялись. Не как флиртующие новые знакомые, а как друзья детства.
Я вдруг подумала, что со мной в одном городе живут тысячи потрясающих людей, рядом с которыми моё сердце точно пело бы, но я с ними ещё не общалась. Потому что их кроссовки слишком белые. Потому что их манеры слишком резкие. Потому что они выглядят слишком просто или слишком модно. Потому что я только делаю вид, что широко мыслю и глубоко вижу. На деле я обыкновенный недоверчивый пень. И этот пень не представляет, как много у него общего с людьми, которые встали рядом в ожидании зелёного светофора.
Я зашла в лифт своего подъезда, нажала кнопку и станцевала свой танец большой удачи. Я всегда танцую его после волшебных событий. Нужно поднять руки вверх, сжать их в кулаки и выставить указательные пальцы. А потом раскачиваться в разные стороны, виляя задом. Как только лифт приедет и двери откроются, нужно резко принять скучающую позу и выйти с самым обыкновенным лицом. Потому что большая удача – это тайна между человеком и богом. Как о ней ни рассказывай, никто в полной мере её не поймёт.
Канатная дорога
лето, 2000 год
Мы отдыхали на чёрном море – я, мама и сестра. В парке была канатная дорога, мы поднялись по лестнице и заняли очередь.
Незастекленные кабинки мелькали перед нами без остановки. Когда одна из них ровнялась с платформой, туда впрыгивали люди. Я помню, что мама со всей силы схватила наши с сестрой руки и прижала нас к себе. Прошипела, что по команде надо шагнуть в кабинку и не баловаться ни в коем случае. Ведь мы на высоте, опасно. И дальше она только вздыхала и считала глазами, когда там мы. Мы запрыгнули резко, как в какой-то миротворческий фургон, спасаясь от обстрела. Рука болела от маминой осторожности, и плечо ныло, потому что я впечаталась в железный бортик.
Мама сказала – вниз не смотрите, очень высоко. А я и не могла смотреть вниз, у меня нос еле из кабинки высовывался. В доступности – только небо, но я и от него отвернулась на всякий случай. Я глядела под ноги на длиннющие стопы сестры в белых босоножках и иногда