– Поговорить хочешь с Павлушкой? Лады. Только учти, ответить тебе он не сможет. И не обо всем следует с ним балакать.
– Это как?
– А так. Глупость паренек сделал: девчонка бросила, так он кислоты наглотался, горло себе прожег. Говорить теперь не может, только шипит. Если что нужно, писать или рисовать приходится. Ты сходи, может, и развлечешь его. Только ни в коем разе не говори с ним о девицах и о всяких там чувствах.
Алеша фыркнул.
– Вот еще! О такой ерунде говорить.
– Для тебя ерунда, а для него – трагедия, – строго отрезал дед. – О погоде можешь поговорить, о фильмах там, о книжках. Только, если заметишь, что тяжко ему с тобой, – не навязывайся. Попрощайся и уходи. Понял?
– Понял.
Алеша неопределенно кивнул всем на прощанье и вышел.
Уже в коридоре ему подумалось: странно, откуда неходячий Фома так много знает о парне, лежащем в другой палате? Кузякин – понятное дело: он ходячий, шустрый, пронырливый. Но вот прикованный к постели старик?..
После всего услышанного – несчастная любовь, сожженное горло – Алеше уже не хотелось знакомиться и болтать с Павлом Фроловым. Было как-то боязно. Он бы с удовольствием вернулся в свою «уютную одноместненькую палаточку». Тем более что там его поджидал веселый дружок Сема, у которого, слава богу, ничего не болело и не случалось никаких трагедий. Но выходило нехорошо перед дедом Фомой: Алеша вроде как пообещал ему развлечь несчастного парня. Так что – придется идти.
В соседнюю палату Алеша тоже вошел без стука. Не от невоспитанности, а от смущения. И от смущения же свое «Здравствуйте!» произнес чересчур громко. Здесь было тоже шесть кроватей, и на каждой лежал больной. Все повернулись к нему и вразнобой ответили на приветствие. Кроме одного.
Это и был, как видно, тот самый Павел Фролов – молодой парень, недвижно лежавший с вытянутыми, как у солдата, руками и глядевший в потолок. Горло у него было перевязано бинтом.
– Ты к кому, милок? – спросил мальчика пожилой мужчина с совершенно лысой, словно отполированной головой и одутловатыми щеками.
– Я к Павлу.
Павел даже не пошевелился, услышав свое имя. Алеша поднял глаза к потолку: что можно с таким исступлением там рассматривать? Трещины в старой побелке и грязноватые пятна, напоминающие материки на карте, – и только. Ничего красивого или интересного.
Мальчику захотелось уйти и больше сюда не возвращаться, но он пересилил себя и подошел к кровати Павла.
– Можно я присяду тут у тебя? Ненадолго.
Парень перевел взгляд с потолка на Алешу. Он был юным, темноволосым, с запавшими глазами, в которых застыла тоска, похожая на черный лед. Может, лучше сразу уйти? Вряд ли такую тоску прогонят разговоры о прочитанных книжках. Но сразу встать и распрощаться было неловко.
Повисла пауза.
– Да ты не спрашивай, садись, милок, – сказал отполированный. – Ответить-то он все равно не сможет. Ты тот мажорик из одноместной палаты?
Ну