– Хорошо, иди, – коротко бросил он Пико и накинул капюшон на голову.
Савонарола подождал пять минут и вышел из часовни. Когда он взошел на кафедру, людской гул умолк.
Савонарола молчал.
Он медленно рассматривал прихожан. И вот увидел Джованну. В груди всколыхнулось воспоминание:
«За тебя? – хохотала девица. – Строцца никогда не породнятся с каким-то Савонаролой!
– Ты – бастард! Не Строцца, а всего лишь незаконнорожденная дочь. Ты должна быть счастлива, что я предлагаю тебе честную жизнь!
Но она хохотала до икоты».
Джованна не хохотала, но кротко улыбалась своему брату. Она недостойна Пико делла Мирандола. Что он в ней нашел? Сам же говорил, что красота коварна. Тогда почему поддался? Но Савонарола мог понять. Джованни ослеплен, как был когда-то слеп он сам. Как бы не ожегся. Он и так хрупок, Савонарола подозревал в нем душу мятежную и измученную, которую следовало оберегать от потрясений. Он много раз уговаривал Пико стать монахом, но граф отказывался. А теперь эта девица… Источает похоть и беду каждой порой своего тела.
Паства ждала. Савонарола молчал.
Лоренцо Медичи тоже был здесь. Не без ликования Савонарола прочел гримасу боли на лице тирана Флоренции. Он слышал, что иногда Лоренцо не может передвигаться из-за приступов боли. Грехи пожирали его изнутри.
Перешептывания стихли. Беспокойство, которое охватило паству на первых минутах молчания Савонаролы, перешло в страх. Они не знали, чего ждать. Не понимали, почему он молчит. И все замерли. В огромном соборе повсюду стало бы слышно падение четок, такой гробовой сделалась тишина.
– Милосердия! – внезапно закричал Савонарола.
Крик пронесся по мраморному собору, сотряс его до самого купола, врезался в уши и сердца испуганных слушателей. Савонарола поднял руки к потолку и продолжил:
– Милосердия, милосердия прошу у Тебя, Господи! Простишь ли Ты нас? Мы тонем во грехе! Священники разбрасывают достояние Церкви, проповедники проповедуют пустое тщеславие, клирики предаются излишествам и содомскому греху, отцы и матери дурно воспитывают детей, князья давят народы, разжигают страсти, ненависть, сеют смерть! Граждане и купцы думают только о наживе, женщины – о пустяках, крестьяне – о краже, солдаты – о богохульствах и преступлениях! Господи! Я хотел бы молчать, но не могу! Слово Твое горит в моем сердце, если я не уступлю ему, оно сожжет мозг костей моих!
Он вцепился в парапет кафедры и наклонился вперед. Паства сидела, бледная и безмолвная, полностью во власти его грохочущего голоса. Он посмотрел еще раз на Лоренцо: выдержка у Великолепного была нехилая. Тот слушал спокойно, даже выпрямился, чтобы по нему не было видно, что он испытывает боль. Савонарола желал бы испепелить его взглядом. Но не мог, и потому, переведя