Лоренцо дождался, когда останется наедине с братьями, и спросил, хитро щурясь:
– Уж не мужеложец ли наш сиятельный граф?
– С чего ты это решил? – нахмурился Джакомо.
– У него нет любовниц, при его внешности это странно. Не находишь?
– Просто ты только и думаешь, что о бабах, – возразил Джакомо. – А он постоянно работает над рукописями. Слышал же, что у него библиотека больше, чем у Медичи?
– И все же: богатый, красивый, одинокий.
– Потому что умный, – улыбнулся Джакомо.
– Я слышал, он однажды устроил побег своей любимой, правда, безуспешный, – может, до сих пор ее любит? – спросил Валентин.
– Валентин, только ты и Джованна еще верите в любовь вечную и бесконечную, – Лоренцо шутливо ухватил младшего брата за подбородок. – Уж не влюбился ли он в тебя? Вон и на вечер пригласил.
– Прекрати, – отмахнулся Валентин. – Ты просто завидуешь, сам говорил, там интересно, вот и обиделся, что не тебя позвали.
– Посмотрим, что он предложит через месяц, пока что его дар так щедр, что пугает, – согласился Джакомо.
– На глупца он не похож… Так что береги себя, Валентин! И не поворачивайся к графу спиной.
Валентин набросился на брата с кулаками, Лоренцо, смеясь, выскочил в коридор. Джакомо задумчиво почесал рыжую бороду, а потом, так ничего толком и не придумав, вернулся к счетовым книгам.
– Мадонна! – художник опустился перед Джованной на колени, чтобы поправить складки на подоле, да так и остался у ее ног, с благоговением глядя на девушку.
Джованна терпела. Лоренцо Медичи только что вышел, а Валентин, закончив позировать в качестве ангела, сидел в углу, наигрывая что-то на лютне. В мастерской было натоплено, а под покрывалом, спадавшим ей на плечи, и вовсе жарко. Но Джованна была терпеливой моделью. Она послушно смотрела в заданном направлении, стараясь не замечать восхищения, с которым взирал на нее пожилой художник. Его ученики работали тут же, от запаха красок немного кружилась голова, но Джованна уже привыкла к нему.
В этот момент отворилась дверь, вошел мальчик-посыльный со свертком.
– Госпожа, это вам.
Валентин взял посылку, подошел к Джованне и развернул.
– Это книга. Томик Петрарки. С закладкой.
Он открыл и прочел:
Я лицезрел небесную печаль,
Грусть: ангела в единственном явленье.
То сон ли был? Но ангела мне жаль.
Иль облак чар? Но сладко умиленье.
Затмили слезы двух светил хрусталь,
Светлейший солнца. Кротких уст моленье,
Что вал сковать могло б и сдвинуть даль,-
Изнемогло, истаяло в томленье.
Все добродетель, мудрость, нежность, боль
В единую гармонию сомкнулось,
Какой земля не слышала дотоль.
И ближе небо, внемля ей, нагнулось;
И