VI
Казаки-второочередники с хутора Татарского и окрестных хуторов на второй день после выступления из дому ночевали на хуторе Ея. Казаки с нижнего конца хутора держались от верховцев особняком. Поэтому Петро Мелехов, Аникушка, Христоня, Степан Астахов, Томилин Иван и остальные стали на одной квартире. Хозяин – высокий дряхлый дед, участник турецкой войны – завел с ними разговор. Казаки уже легли спать, расстелив в кухне и горнице полсти, курили остатний перед сном раз.
– На войну, стал быть, служивые?
– На войну, дедушка.
– Должно, не похожая на турецкую выйдет война? Теперь ить вон какая оружия пошла.
– Одинаково. Один черт! Как в турецкую народ переводили, так и в эту придется, – озлобляясь неизвестно на кого, буркнул Томилин.
– Ты, милок, сепетишь-то без толку. Другая война будет.
– Оно конечно, – лениво, с зевотцей, подтвердил Христоня, о ноготь гася цигарку.
– Повоюем, – зевнул Петро Мелехов и, перекрестив рот, накрылся шинелью.
– Я вас, сынки, вот об чем прошу. Дюже прошу, и вы слово мое попомните, – заговорил дед.
Петро отвернул полу шинели, прислушался.
– Помните одно: хочешь живым быть, из смертного боя целым выйтить – надо человечью правду блюсть.
– Какую? – спросил Степан Астахов, лежавший с краю. Он улыбнулся недоверчиво. Он стал улыбаться с той поры, когда услышал про войну. Она его манила, и общее смятение, чужая боль утишали его собственную.
– А вот какую: чужого на воине не бери – раз. Женщин упаси бог трогать, и ишо молитву такую надо знать.
Казаки заворочались, заговорили все сразу:
– Тут хучь бы свое не уронить, а то чужое.
– А баб как нельзя трогать? Дуриком – это я понимаю – невозможно, а по доброму слову?
– Рази ж утерпишь?
– То-то и оно!
– А молитва, какая она?
Дед сурово насталил глаза, ответил всем сразу:
– Женщин никак нельзя трогать. Вовсе никак! Не утерпишь – голову потеряешь али рану получишь, посля спохватишься, да поздно. Молитву скажу. Всю турецкую войну пробыл, смерть за плечми, как переметная сума, висела, и жив остался через этую молитву.
Он пошел в горницу, порылся под божницей и принес клеклый, побуревший от старости лист бумаги.
– Вот. Вставайте, поспишите. Завтра небось до кочетов ить тронетесь?
Дед ладонью разгладил на столе хрустящий лист и отошел. Первым поднялся Аникушка. На голом, бабьем лице его трепетали неровные тени от огня, колеблемого ветром, проникавшим в оконную щель. Сидели и списывали все, кроме Степана. Аникушка, списавший ранее остальных, скомкал вырванный из тетради листок, привязал его на гайтан, повыше креста. Степан, качая ногой, трунил над ним:
– Вшам приют устроил. В гайтане им неспособно