Она не живая.
Страх ударил, на мгновение лишив дара речи, прихлопнув, парализовав; Клав стиснул зубы. Это он знал и раньше, но знать – не значит верить.
– Ты не Дюнка, – сказал он глухо. – Зачем ты меня обманывала?
Беззвучно захлопали ее мокрые, сосульками слипшиеся ресницы.
Если она не Дюнка, откуда у нее этот жест?!
– Ты не Дюнка, – повторил он сквозь зубы. – Не притворяйся. Дюнка не стала бы меня… убивать.
Чуть шевельнулись темные губы. Слово так и не сложилось.
– Я виноват, – сказал он глухо. – Но у меня… теперь у меня нет выбора. Потому что я хочу жить…
– Клав… – Он вздрогнул от звука ее голоса. – Прости, я не… только не отдавай меня… им. Я люблю тебя, Клав… Я… клянусь. Не отдавай… Я боюсь…
– Признайся, что ты не Дюнка. Признайся, ну?!
Очередная вспышка света высветила две блестящих бороздки на ее лице:
– Что я… не я?.. Как скажешь…
Он хотел сказать – «уходи откуда пришла». Но не сказал. В горле стоял комок.
– Оставайся. Ты свободна… делать, что хочешь. Но я тебя боюсь… Дюнка. Я уйду.
– Не… покидай…
– Я хочу жить!
– Клав… не покидай… меня… будем вместе. Пожалуйста…
Она шагнула вперед, протягивая руки. Клав отшатнулся, будто его ударили, метнулся прочь, захлопнул за собой дверь.
И услышал глухой стон. Совершенно нечеловеческий звук; так мог бы стонать упырь, упустивший добычу…
И сразу – детское всхлипывание.
Он забыл, где лифт.
Ударившись в чью-то дверь, он вылетел на лестничный пролет и кинулся вниз, охваченный паническим, тошнотворным ужасом. Он несся прыжками, чудом не подворачивая и не ломая дрожащие ноги; его ботинки грохотали по бетонным ступеням, и ему казалось, что в полутьме ночной лестницы за ним гонятся. Бесшумно и страшно.
Потом бесконечная лестница закончилась; на улице, освещенной огнями, не было ни души. Клав перебежал к противоположному тротуару и, не удержавшись на ногах, упал на четвереньки.
Никто не видел его. Разве что старушка, страдающая бессонницей, да влюбленные, проводящие ночь во взаимных ласках, могут взглянуть сейчас в окно и увидеть посреди пустой улицы шатающегося подростка-наркомана…
Телефонов было три. Шеренга, застывшая в ожидании жетонов.
Клав обшарил карманы. Жетонов не было; впрочем, этот номер относится к числу немногих, для которых платы не предусмотрено…
А, вот ключ. Ключ от съемной квартиры; ключ от двери, за которой тоскливо стонет… нет, не надо вспоминать. Ключ жжет пальцы, прочь его, прочь…
Кусочек металла звякнул в железном брюхе урны. Клав не испытал облегчения.
В телефонной трубке равномерно гудел космос. Клав поднял глаза к единственной звезде, одолевшей и тучи, и заслон высоких крыш; если у космоса есть голос – это голос пустоты