Внимание Л. С. Петрушевской не концентрируется на антиномии „явь – вымысел“ или „идеализм – материализм“, „религиозность – безбожие“. Автор сталкивает добро и зло в новой жанровой ситуации, усматривая в чуде – существовании Города Света – истолкование абсолютной истины. Оказавшись в городе феи, ребенок увидел шары, купола, башни, сады, сверкающие грани стеклянных домов, фонтаны, чего нет в реальной жизни „дурачка“ (вариант мотива юродства).
В городе герой видит страшный сон: «‹…› то войны и сражения, а то голод, тьму, казни, когда людей прибивали к столбам ‹…› потом он видел, как львы валят и грызут женщин, детей и стариков в каких-то специальных цирках ‹…› огромные, как грозовые облака, грибообразные взрывы, людей, которые обращались в тени на камне…» [Петрушевская, 2005, с. 89–90]. Здесь иносказательно говорится о драматических страницах истории, о чем четырехлетний ребенок не может знать, но они его пугают. Говорящий кот Мельхиор со своим хозяином получают от волшебницы своеобразный онирический урок, в котором им предстоит когда-нибудь разобраться («Я вернусь… Ты меня дождешься», – обращается Сирень к мальчику). Причины, которые довели людей до такого состояния, автор видит в бесконечных каждодневных грехах людей.
Создавая волшебную повесть, Л. С. Петрушевская не стремится к фактографии. Она далека и от мысли о назидательности. Сказки для взрослых событийны в нескольких планах и с этой точки зрения включаются в большое «текстовое» пространство, лежащее за пределами самого текста писательницы. Для адекватного их восприятия и истолкования от читателя требуется «фоновое знание», позволяющее включить отдельное произведение в порой неожиданные интертекстуальные связи. Любое иное прочтение текстов Л. С. Петрушевской останется «незавершенным». Но что-то от сказки сохраняется неизменным у Л. С. Петрушевской,