«1727 год. Апрель. 24. Генерал-адютант, генерал полициймейстер и сенатор Антон Мануилович граф Девиер арестован». (Дневник генерального хоружого Николая Ханенка).
«Царица не могла выпить весь ликер, предложенный ей князем Меншиковым, и отдала остатки одной из своих фрейлин по имени Ноли, иначе мадам Гаррю. Она выпила остаток, который ей показался очень скверным, и через несколько дней почувствовала себя плохо. Ее муж-итальянец подозревал, что она, вероятно, была отравлена, и поэтому давал ей в течение нескольких дней противоядие, благодаря которому ему удалось ее вылечить… Но это было не так просто, так как она еще очень долго страдала». (Вильбуа)
«Между тем граф Рабутин, посланник Римского императора, имевший от своего двора поручение наблюдать интересы сирот царевича, заметил, что герцог Голштинский усиленно стремится от лица жены своей к наследству Екатерины; еслиб это сбылось, то уже невозможно было бы утвердить сирот в их правах. Этот хитрый Австриец думал, что единственное средство приблизить сирот к трону состояло в том, чтобы перессорить Меньшикова с Толстым. Со своей стороны принц Голштинский имел безрассудство не поладить с Меньшиковым; а этот старался сблизиться с графом Рабутином, действовавшим на слабость Меньшикова, т.е. на безмерное его честолюбие. Рабутин уверил Меньшикова, что у него в руках прекрасный случай возвысить дочь свою на престол, сделать ее женою молодого великого князя, и обещал ему от Венского двора всякую помощь и значительные суммы денег для начатия дела. Князь Меньшиков, ухватился обеими руками за проект Рабутина, тем более, что царице понравилась красивая наружность жениха дочери Меньшикова, князя Сапеги; царица овладела им под предлогом женить его на графине Скавронской родной своей племяннице. Этот поступок царицы как будто бы давал Меньшикову право просить для своей дочери другой приличной партии, и он осмелился предложить императрице, чтобы она устроила брак его дочери с великим князем.
Царица, занятая исключительно своей новой страстью к Сапеге, охотно согласилась на брак царевича с дочерью Меньшикова, и это было громовым ударом для герцога Голштинского, для супруги его и для Толстого. Герцог и герцогиня не осмелились возражать; но Толстой в горячности, не смотря на глубокую свою старость, пошел к царице и, выяснив ей смело и благородно тот вред, который она делает себе и своим детям, он окончил следующими словами: «Государыня! Я вижу топор, поднятый над головами ваших дочерей и над моею; дай Бог, чтобы их головы уцелели;