Обреченный. Андрей Дышев

так и не понял, как это проделать на практике. Боюсь сказать нечто неприличное…

      – А вот Бродяга считает, что зазорно и даже грешно, – перебила Галька.

      – Может, он имеет ввиду не любовь, а прелюбодеяние?

      Галька скривила губки в презрительной усмешке:

      – Прелюбодеяние! То, что дает жизнь всему на земле – разве грех?.. Все, что делается человеком под знаком любви, не может быть грехом!

      Галька снова стала перебирать камешки. Шелестов взял ее за локоть.

      – Значит, по-твоему, все должны друг с другом… подряд? Вот представь, что у тебя есть любимый мужчина. И ты узнаешь, что помимо тебя он любит еще двадцать женщин, и у каждой проводит очередную ночь, совершенно бескорыстно делясь с ними любовью…

      – Да, так должно быть.

      – Ну а семья, дети?

      – Семья – это ошейник, намордник. Она сдерживает человека, не дает раскрыться его лучшим чувствам. А детей должно быть столько, сколько даст Бог. Если ты будешь любить всех, кто рядом с тобой, не возникнет проблем с рождением и воспитанием детей.

      – Галька, а ты любишь Бродягу?

      – Конечно! Я его обожаю, хоть он и зануда.

      – И ты сможешь спокойно наблюдать, как он ласкает какую-нибудь Ракушку или Медузку?

      – Увы, он не хочет никого из нас ласкать, но если бы это случилось, у меня голова пошла бы кругом от любви! Чем больше он будет любить девушек, тем сильнее я смогу полюбить его. Он добрый, сильный, великодушный. – Она снова стала гладить лицо Шелестова, провела пальцами по бровям, носу, губам. – Не надо его слушать! Неужели ты не можешь полюбить хотя бы меня одну? От тебя тянет холодом и безразличием, как из морга.