– А как тебя разговорить?
– Никак. Может, раньше надо было начинать говорить, я бы привык, а может, я просто такой, что никак. Все нормально. Честно. Я не наркоман, у меня все нормально. Давай ты протрезвеешь…
Решетников грустно хмыкнул, встал и, слегка покачиваясь, вышел из комнаты.
Через 10 минут он уже крепко спал перед включенным телевизором, не видя, что транслируется интервью Марии Шульгиной.
– Я должна извиниться, – говорила она с виноватой улыбкой, не теряя при этом достоинства, – но в последнее время мне нездоровилось, и я была вынуждена пойти на этот поступок. Разумеется, я обещаю, что отныне буду сама лично присутствовать на всех гастролях. Спасибо. Еще раз спасибо.
Решетников же в это время видел совсем другие картины.
Он оказался в казино, причем не современном, а, судя по одежде посетителей и крупье, эпохи конца девятнадцатого века. Осмотревшись, он заметил за столом Достоевского – того зрелого Федора Михайловича, что знаком каждому по школьным портретам. Решетников присел рядом, не сводя с гения завороженных глаз. Наконец, набрался смелости и обратился к писателю. Но тот оборвал его отрывистым «Нет».
– Что нет? – слегка опешил Решетников.
– На все твои вопросы ответ: нет, – ответил Достоевский, не удостаивая Петра взглядом.
– На какие? Вы же не знаете, о чем я хотел спросить.
– Пришел благословение просить.
– Зачем мне ваше благословение?
– На экранизацию «Преступления и наказания».
– Я не хочу писать экранизацию.
– Хочешь. Не благословлю. Я паблик домейн, конечно, но нет. Уходи.
– А я назло напишу, – с вызовом произнес Решетников.
– Прокляну. Ты и так говнодел, а так и вовсе перестанешь писать. Даже эти твои алиби не сможешь сочинять. Такой позор. Ты так никогда не станешь великим писателем.
Решетникова раздражало, что писатель не желает на него смотреть.
– Я не хочу быть великим писателем.
– Не можешь, вот и не хочешь.
– То есть, если я перестану сочинять алиби, я стану известным писателем?
– Станешь известным говноделом.
– А можно другое слово использовать? – все больше раздражаясь, спросил Решетников.
– Нет, говнодел, нельзя. А чтобы стать настоящим писателем, нужно страдать и быть бедным. Быть бедным и страдать. Всего-то. А ты живешь в зоне комфорта, говнодел. Зачем тебе писать современную версию «Преступления»? Тебя это не спасет. Тебе очиститься надо через страдание и муки. Оставить свое это агентство, переосмыслить жизнь, переоценку сделать. Реновацию жизни произвести.
– Знаете что, Федор Михайлович, – вскричал доведенный до бешенства Решетников, – идите вы в жопу!
И тут Достоевский впервые за весь разговор повернулся к нему, посмотрел прямо в глаза и ответил:
– Там занято. Там ты.
Проснувшись ровно в восемь утра, Решетников выключил телевизор и набрал Жданова.
– Добрый день, Роман Викторович, я согласен писать.
– Да?