– Вы слишком высокого мнения обо мне, Ваше Высокопреосвященство. Я не думаю, что лучше других.
– Но и не хуже. Вам пришлось проделать сложный путь прежде, чем стать тем, кем являетесь сейчас. Я собираюсь назначить вас викарием и катехизатором этого собора, о том сообщу во всеуслышание после моего возвращения из Кракова.
– Но…
– Вы справитесь, отец Дионисий. С Божьей помощью справитесь».
– После заседания в Сейме и Вене, где отец Жозеф Теофил Теодорович как депутат представлял интересы польских армян, я занял должность викария в 1909 году, – закончил продолжение своей биографии отец Дионисий, устало опустив голову.
– Что за должность такая? – спросил инспектор, всем видом показывая, что чрезвычайно далек ото всех религиозных дел.
– У нас в католической церкви викарий – это епископ, не имеющий своей епархии, но помогающий в управлении епископу; проще говоря, епископ-помощник.
– Получается, вы были правой рукой Жозефа Теофила Теодоровича?
– В какой-то степени да, я всегда служил праведно и честно выполнял свой долг.
– Да, Теодоровичу повезло немного больше, чем вам, не так ли, гражданин Каетанович? – инспектор приподнял одну бровь, усмехнулся в усы недоброй улыбкой. – Ему повезло, что он умер раньше, чем его схватили. Останься он жив, то разделил бы судьбы тех, кто сейчас трудится в лагерях где-нибудь в Сибири.
Неприятный холодок пробежал по телу отца Дионисия и к горлу подступил тугой комок, что-то больное кольнуло под сердцем, в невольном страхе он прошептал, обращаясь ни то к инспектору, ни то к невидимому-непонятному собеседнику:
– Но за что?
– За призывы к мятежу и расколу страны. Согласитесь, то дело серьезное, не мелкое хулиганство.
– Ни почивший архиепископ, ни я, ни кто-либо из нашей среды ни в мыслях, ни на словах не призывали к мятежу и бунту, ибо тогда пролилась бы кровь. Великий архиепископ был патриотом и защищал земли, где прожил всю жизнь. Он желал лишь одного: мира между тремя славянскими народами – русскими, украинцами, поляками, ибо только так можно противостоять угрозе с запада.
– А, пустое, – махнул рукой инспектор и вновь закурил, – все вы одинаково твердите, а по правде вам и дела нет до славян. Вы чужды нам по языку, традициям, крови; где же вам нас понять?
Отец Дионисий замер, внутри пылая праведным гневом, однако сдержался, не стал ничего отвечать ему. Но лишь бредя за охранниками по мрачному туннелю коридоров, раз за разом возвращался мысленно к незаконченному разговору, коря самого себя за трусость и нерешительность, а затем обвиняя инспектора