Иарру его мрачное веселье позабавило:
– Ты их всех одолел, дед. Кстати, энс Карана верил тебе и раньше. Он, по-моему, очень умен.
– К Эннугу их всех! Я собираюсь рассказать тебе все.
– Рассказать? О чем?
– Молчи и слушай! Ты моя наследница, поэтому будешь знать. Но сначала – поклянись молчать обо всем, что узнаешь. Клянись!
– Ох, дед, – Иарра все еще не понимала, к чему он клонит. – Я со вчерашнего вечера клялась целых два раза! Можно обойтись без этого?
– Клянись! – прорычал энс, и ей ничего не осталось, кроме как подчиниться.
Когда клятва была принесена, дед хмуро кивнул:
– Так-то! Я наконец разобрался почти во всем. И мне совсем некстати ваша глупая возня, тебе ясно?
Кривой дедовский палец сердито нацелился ей в лицо. Выглядело это устрашающе. Иарра спросила:
– Ты хочешь, чтобы я поехала в Палату вместо тебя?
– Эннуг тебя забери, нет! Хватит с меня твоих прогулок! Ни шагу из дома, Иарра Самурхиль, до тех пор, пока я не найду время назначить тебе достойную охрану! Ты меня поняла?
– Поняла, дед. Спасибо.
– Ты теперь наследница Дома, так что веди себя соответственно!
– Я буду вести себя соответственно.
– Уж изволь, – буркнул он. – Иди, смотри. В ящике и на столе.
Иарра послушалась. На широком столе, установленном под окном так, чтобы свет падал прямо на него, лежали растрескавшиеся, местами разбитые глиняные таблицы, какие использовались в древние времена для записи законов и повествований. Письмена на них были частично уничтожены временем. Рядом желтел пергаментный свиток по виду не намного новее самих таблиц, возле него еще один, в лучшем состоянии, но тоже очень старый. Тут же стоял ужасно древний ларец темного дерева. В Иарра увидела еще свитки и свернутые листы бумаги, все, кроме нескольких, желтые от старости.
Она осторожно облокотилась на край стола, стараясь не задеть лишний раз драгоценные таблицы, и принялась разбирать знаки древнего языка:
«О днях, когда мир был иссохшей пустыней,
Поведаю ныне.
Как тучи светила его затмевали,
И тени вставали.
Как люди в щелях и ветвях хоронились,
Подняться страшились.
И звери в расщелины гор убежали,
От страха дрожали.
Ни люди, ни звери с душою живою,
Не знали покоя.
Посеяна смерть от пустыни до моря,
Взошла нам на горе,
Чужие пришли, урожай собирали,
Потом пировали,
От неба до самого нижнего ада,
То демоны хлада…»
Дед