У каждого есть добрый гений; у каждого есть злой гений. Своим добрым гением я считал женщину, с которой прожил пятнадцать счастливых лет и которая родила мне сына. Со злыми гениями все обстоит гораздо сложнее. Рано или поздно начинается отвратительный маскарад – вам ни за что не удастся отменить его или разгадать, с какой целью он затеян. И если жизнь до сих пор кажется вам приятной прогулкой с интересными попутчиками, веселыми пикниками и ясной, хорошо различимой целью на горизонте, значит, у вас все худшее еще впереди.
У меня позади было лучшее. Я стоял на пороге перемен. Счастье никогда не бывает долгим, иначе превращается в довольство. И потому я с тревогой ждал того дня, когда зло наконец выберет подходящую маску.
И оно выбрало, напялив лицо и тело женщины, которую я любил. Лицо и тело женщины, которая умерла восемь лет назад.
Она приехала на «серебряном призраке». Я всегда подозревал, что вестником необратимого может оказаться кто угодно. И даже что угодно. Почтальон, фотография в газете, труп собаки на дороге, крик птицы, закат солнца, поцелуй, сон, песня. Нет недостатка и в механических приспособлениях. Далеко не всегда они предназначены для того, чтобы причинять боль. Порой мгновение счастья становится знамением неотвратимой грядущей беды.
Вот и в тот раз: как только я увидел в конце улицы отливающий тяжелым блеском силуэт, я понял, что настал конец спокойной жизни. Мне и так была дарована изрядная передышка. Лишь неумолимое время имело значение… Помню, я даже обернулся и с какой-то обреченностью обвел взглядом барахло, которому суждено было исчезнуть, – и при этом словно прощался с упорядоченностью и иллюзиями, воплощенными в старых вещах: часах, фарфоре, курильницах, маскаронах, подсвечниках, кальянах и прочих осколках минувших эпох. Предметы старины давно перестали радовать меня и восхищать своим совершенством – я лишь острее чувствовал тщету существования. Чем было искусство по большому счету? Только изящной возней…
«Призрак» остановился перед дверью магазина. Я никого не мог разглядеть сквозь тонированные стекла салона. Шофер вышел первым. Это был огромный тип с очень бледным малоподвижным лицом. Почти наверняка – «мешок». Темные очки казались смотровой щелью в яйцевидном куполе. Строгий костюм сидел идеально, как на манекене. Или на покойнике.
Шофер открыл заднюю дверцу.
Эффект был сильным, но не сокрушительным. Кроме всего, я приготовился к худшему. Например, к тому, что рядом с нею окажется еще один возвращенный.
Мое сердце билось ровно. Однако что-то содрогнулось глубоко внутри – в той недоступной глубине, куда не способен проникнуть даже инструмент патологоанатома.