Допрос – а если точнее, то беседа – длился еще часа полтора. Капитан на деле доказал, что не зря ел хлеб из своего офицерского пайка: Миронов и сам не заметил, как относительно подробно рассказал и о первом своем знакомстве с лейтенантом Аникеевым, и о причине возникшего между ними конфликта.
Алексею просто не повезло: лейтенант Аникеев оказался тем самым молодым командиром, который в августе сорок первого во время бомбежки упал в банальный обморок, а Лешка оказался невольным свидетелем его слабости. Казалось бы, ерунда, не стоящая внимания, но лейтенант, как выяснилось, ничего не забыл. И, обнаружив среди курсантов своего взвода старого знакомого, похоже, ничуть не обрадовался, а совсем даже наоборот – начал придираться к Миронову по любому поводу, вероятно, намереваясь не мытьем, так катаньем избавиться от человека, с которым у него были связаны не самые приятные воспоминания. А может быть, даже и не в воспоминаниях было дело, а просто с первого взгляда не понравился лейтенанту курсант, и все, – и такое в жизни бывает.
Развязка «недоброй интриги» наступила, когда комвзвода Аникеев вдруг приревновал курсанта к молоденькой медсестре Лидочке из местного госпиталя, к которой лейтенант, судя по всему, имел свой интерес. Напрасно Миронов пытался доказывать, что медсестра ему совершенно неинтересна и в госпитале он оказался почти случайно – Аникеев и слушать не хотел никаких объяснений. Слово за слово – и лейтенант, не то потеряв контроль над собой, не то намеренно провоцируя подчиненного, схватил Алексея за грудки. Лешка с силой рванулся, освобождаясь от цепких рук командира, и Аникеев, не удержав равновесия, грохнулся на землю.
– Ну все, сука, конец тебе, – задыхаясь от ненависти, лейтенант отряхивался от пыли и приставшего к брюкам мусора. – В командиры решил выбиться, морда твоя уголовная?! Ну ничего, я тебе устрою…
Капитан с силой раздавил окурок в консервной банке, приспособленной под пепельницу, с минуту помолчал и, кивая на папку с документами, негромко подытожил:
– От трибунала я тебя спасти не могу, но, как говорится, маленько помогу. Бумаги я как положено оформил, все подшил – анкета, характеристика, показания. И от себя кое-что добавил – думаю, они там учтут мнение особого отдела. К стенке тебя, дурака, конечно, никто не поставит. Но из училища, понятное дело, ты вылетишь и, скорее всего, в штрафную роту загремишь. Нос сильно не вешай и не горюй – это шанс твой! Месяц-другой повоюешь, хорошо себя покажешь. Ранят – еще лучше! Значит, кровью все смыл и судимость твою дурацкую снимут. А дальше воюй, брат, врага бей, ордена и погоны со звездочками зарабатывай! Ну, а если убьют – что ж, значит, судьба такая… И на прощание, Миронов, я вот что тебе скажу: теперь хоть понимаешь, из-за какой ерунды иногда жизни человеческие ломаются? Впредь умнее будешь. Мужик должен уметь держать себя в руках, а язык – за зубами. Язык, я тебе скажу, до Киева не всегда доведет, а вот до стенки – запросто. Мне, как говорится, тоже иногда много чего сказать хочется,