Марика плюхнулась на лавку и схватила лепешку со стола, стараясь не смотреть на крохотные лапки мышей, скорбно сложенные на груди.
– С чем пожаловал, Волчок?
– Бабушка, почему ты называешь меня Волчком? – Марика принялась грызть черствый край, болтая ногами.
Кейза вздохнула. Этот вопрос она слышала постоянно – всякий раз, когда Марика прибегала к ней, она задавала один и тот же вопрос. Но не могла же Кейза ребенку объяснить все про хедийе, Данное имя, про жертвы и приношения, про служение и свободу…
– Я тебя так называю, потому что ты – Волчок.
– Но я девочка!
– Ты девочка-волчок.
Марика надулась. Каждый раз она надеялась, что бабушка все-таки придумает что-нибудь новое.
– А кто тогда ты?
Кейза снова вздохнула. Это вопрос она тоже слышала уже не в первый раз.
– Я – кизи, коршун. Твоя мама, – продолжила Кейза, опережая следующий вопрос, – доар, олень, а бабушка Лагит – легае, белка.
Марика прыснула. Как всегда.
– А Тур Кийри?
Кейза покачала головой.
– Не у всех имя что-то значит.
Марика отломила зубами новый кусок лепешки и громко захрустела.
– Бабушка, – спросила она, выковыривая застрявшую между зубами жесткую корку, – а что значит «ублюдок»?
В хижине повисла тишина.
– Где ты это услышала? – спросила Кейза, и Марика сжалась от того, как блеснули у бабушки глаза. Кизи, коршун.
– В деревне, – пробормотала она, глядя в пол.
– И кто это сказал?
– Мальчишки на улице.
– И кому они это сказали?
Марика молчала и смотрела в пол.
– Марика?
Девочка поджала губы.
– Мне. Они кричали «ведьмин ублюдок». Это что значит, бабушка? Что-то плохое, да?
Кейза молчала. Пожалуй, лучше уж говорить про хедийе.
– Не ходи больше в деревню, Марика.
Девочка вскинула на нее глаза – серо-голубые, ясные, как морозное зимнее небо.
– Я бы с радостью! Но ведь мама с бабушкой Лагит все равно меня туда отправят.
– Я поговорю с ними, – твердо сказала Кейза. – Чтобы больше не отправляли.
С тех пор в мире Марики остались только свои. Бабушка Кейза поговорила с мамой – это был один из тех разговоров, когда взрослые бормочут так тихо, что не разобрать ни слова, а их лица застывают и становятся непроницаемыми. После этого в деревню ходили только мама или бабушка Лагит. Марика не знала, называли ли их там тоже