– Надеюсь, что ты так же отлично будешь разговаривать и на немецком.
Вечером он пересказал беседу родителям.
– Поздравляю, сын, ты первый прошёл интервью, хоть дежурная и нарушила закон! Допрашивать детей до совершеннолетия нельзя, но судиться не можем, бесправные мы везде, – вздохнул отец. Сестру не потревожили расспросами, видно, побоялись огласки.
У родителей же интервью было через полгода после случая с Абилем. Их допрашивали по отдельности в Дюссельдорфе, в Федеральном управлении по делам беженцев.
Шахин вошёл в кабинет вместе с социальным адвокатом, назначенным по закону его защитником.
В кабинете сидели три человека: мужчина задавал вопросы, секретарь всё записывала в протоколе; в тени сидела ещё одна женщина, она молчала и внимательно наблюдала за допрашиваемым. Вопросы задавались монотонным голосом вразброс.
– Когда прилетели в Дюссельдорф? Где ночевали в день приезда? Где находились до этого? Почему вы уехали из Узбекистана?
Следователь, а это был именно следователь, искал ложь, путал и ломал хронологию событий, выискивал такие детали, которые нельзя было придумать, сочинить на ходу:
– Назовите дни рождения жены и сына, когда состоялась ваша свадьба, соблюдали ли вы во время проведения свадьбы национальные обычаи, ваша должность, полное название должности и места последней работы.
Допрашиваемого гоняли по кругу, умело и расчётливо.
Шахин вспотел, отвечая на вопросы. Попросил стакан воды, отпил и сел прямо. Он вспомнил, как учил Абиля, когда они ловили крупную форель в горной реке Кувасая:
– Мы должны измотать рыбину, чтоб она не сорвалась с крючка: веди её вниз по течению, когда устанет, подсекай и тащи из воды.
Обессиленную рыбу вытаскивали и бросали на берег. Она открывала рот и жадно ловила воздух тёмными жабрами. Солнце играло на разноцветной чешуе, Абиль радовался и пытался потрогать её.
Сейчас на допросе следователь подцепил Шахина на крючок и вёл по течению, как рыбу, изматывая вопросами.
Следующий вопрос перенёс его в Кувасай. Он увидел, как горит крыша дома, построенного его руками; густой дым валил из разбитых окон, в воздухе мелькали сотни обломков железных прутьев арматуры и кетменей, услышал крики озверелой толпы: «Ур! Ур! Ур! Шайтанлар! Убейте неверных!»
– Сколько человек участвовали в погроме, как они были одеты, что у них было в руках?
– Толпа с кетменями, много людей – и все незнакомые.
И вдруг, вспоминая момент, когда рухнула крыша дома, Шахин зарыдал. Неожиданно и громко. Рыдания сотрясали крупное тело, вырывались откуда-то изнутри, хрипло и протяжно.
В кабинете наступила тишина. Никто не осмелился остановить взрослого мужчину, плачущего навзрыд.
Наверное, следователь хотел добить его последним вопросом. Но случилось странное: Шахин вместе с рыданиями скинул боль, ему стало легко, когда он рассказал всё этим людям. Ни до, ни после он не мог признаться в своём страхе никому, особенно жене и детям, чтоб