– Ивану Павловичу доброго здоровья! Первым из охотников изволили обновить навигацию, – заговорил он. – И Фингалка с вами… Здравствуй, Фингалка… Кажись, Фингалка-то у вас, Иван Павлыч, немного похудел.
– Чудак-человек. Собаке худоба не мешает. Нарочно выдерживал его зиму, чтобы не разжирел, – отвечал охотник и спросил: – Неужто и в самом деле я первый на пароходе?
– Как есть первый. Ведь вчера только и пароходы-то начали ходить. Пожалуйте саквояжец-то ваш. Фляжечку не снимете?
– Что ж фляжку-то снимать! Велика ли в ней тяжесть!
Они начали взбираться по ветхой скрипучей лестнице на берег. В береговых рытвинах лежал еще снег, деревья и кустарники были голы и не успели даже надуться почками.
– И зимой ни разу не приехали к нам, как есть ни разу…
– Да что же было делать при таких страшных снегах? – отвечал охотник. – На лыжах я ходить не умею. К тому же и морозы… Ведь смучали зимой двадцатиградусные морозы.
– Беда… Чистая беда. У нас и не двадцатиградусные морозы, а по тридцати пяти градусов стояли. Углы от морозов трещали, право слово. Не натопиться было – вот до чего. Бывало, так в полушубках и спали. Лежу я раз ночью на плите – вдруг удар, словно из пушки. А это мороз об угол…
– Ну?! Неужто так сильно?
– С плиты чуть не свалился – вот до чего. Немного погодя опять. А потом в третий раз. А за задворками волки воют.
– Неужто волки на деревню приходили? – удивился охотник.
– За нашей охотничьей сборной избой все ночи простаивали, – отвечал егерь. – Все собак караулили. Запах-то собачий чуют – ну, и караулят.
– Стоят и воют?
– Стоят и воют. Да ведь как воют-то! В трель.
– С голоду?
– Само собой, с радости не завоют. Ведь на деревне всех мужицких собак переели, а потом уж и к нашим собакам подбираться стали.
– Что ж ты их не стрелял?
– Позвольте… Как же их стрелять, коли ничего не видать? Ночь темная, зги не видать, а волк – он хоть и воет, но сидит, притаившись за углом, сидит и собаку караулит. – Охотничьих-то собак не попортил?
– Как возможно попортить! Берег я их пуще глазу. Чуть после сумерек – сейчас уж выводил на цепочке. Да у меня, правда, зимой-то только две собаки и было: докторова да Семена Гаврилыча.
– Приезжал доктор-то зимой?
– Приезжал раз, попробовал на лыжах, провалился – и уж больше ни ногой… А только и снега же были! Господи! И посейчас снегу в лесу на аршин, где его солнцем не хватает, а ведь уж река разошлась.
Они вышли на деревню.
– В сборную избу прикажете? – спросил егерь.
– А то куда же? Ну что, какие у вас в деревне новости? – задал вопрос охотник.
– Новый кабак открылся.
– Здравствуйте! Мало было. Это который?
– Да ежели две штофные лавки считать, то пятый. Теперича, Иван Павлыч, у нас канканерция на деревне началась. Такую водку везде продают, что просто шаль. Иван Родионов так воспламенился, что новое сукно в трактире на бильярде сделал. «Пущай, – говорит, – буду я на отличку…» Это перед новым кабатчиком-то. Тот шарманку у себя поставил, а Иван Родионов говорит: «Я ему органом нос утру». Красные занавески в чистой половине на окнах повесил, в углу купидона поставил. К каждому стаканчику кильку даром предоставляет. Новый кабатчик сад на дворе разводить собирается. «Пусть, – говорит, – господам охотникам будет в свое удовольствие». А Родивонов вчера такие слова говорил: «Заведу, – говорит, – маркитанта для селянок и дутых пирогов – пусть господа охотники кушают на питерский манер».
– Вот это хорошо. А то ведь прежде у него ничего, кроме крутых яиц, на закуску достать было нельзя, – сказал охотник.
– Бикштесы с гарниром будет стряпать, фрикадель…
– Ну, ну, ну…
– Верно-с. «Я, – говорит, – сам в погибель войду, а уж его погублю». Это то есть нового-то кабатчика. Страшная канканерция! Тот соловья над стойкой в клетке повесил, а этот – канарейку. У того новая вывеска с чайниками, а этот говорит: «Я, – говорит, – флаг повешу». Теперича друг дружку иначе и не называют, как «подлец» и «мерзавец». Иван Родионов: «Что, – говорит, – у того подлеца, как?» А этот: «Нового чего не придумал ли мерзавец-то?» Так и разговор у них. Словно у друг дружки и имени христианского нет. Даже и не кланяются. Встретятся – друг перед дружкой козырем. А жены их – так даже потеха!.. Пройдет одна