– Не исключено, – сказал он мрачно, покидая однажды подвал, – не исключено, что я просто перерос это дело.
Вот почему, когда Раймонд замер напротив, сосредоточенно сгибая и выпрямляя палец, я почувствовал, что стою на пороге еще одной устланной мехом залы в том громадном, сумрачном и манящем особняке, куда пускают лишь взрослых, и что если я чуть-чуть выжду, скрывая из гордости свою невежественность, то Раймонд вскоре все объяснит, а вслед за этим я его перещеголяю.
– Посмотрим…
Мы пошли через Финсбери-парк, где Раймонд в давние, озорные времена кормил голубей стеклянным крошевом, где с невинным наслаждением, достойным «Прелюдии»[6], мы вместе заживо запекли волнистого попугайчика Шейлы Харкурт, лежавшей тут же, на лужайке, в глубоком обмороке, где мальчишками мы прятались в кустах и забрасывали камнями парочки, трахавшиеся в беседке, – через Финсбери-парк, и Раймонд сказал:
– Кого ты знаешь?
Кого знаю? Я еще не разгадал первый ребус, а это уже мог быть второй – Раймонд отличался рассеянностью. И я сказал: «Кого ты знаешь?», на что последовал ответ: «Лулу Смит», мгновенно все разъяснивший (во всяком случае, предмет разговора, ибо степень моей невинности не поддается описанию). Лулу Смит! Крошка Лулу! Одно имя обвивает мои яйца влажной ладошкой. Лулу Лямур, про которую говорили, что она готова на все и чем уже только не занималась. Были шутки про евреев, шутки про слонов и шутки про Лулу – им-то она и обязана своей невообразимой репутацией. Лулу-худышка (как раскручивается маховик памяти!), чья физическая неимоверность сопоставима лишь с неимоверностью приписываемой ей половой ненасытности и умений, ее сальность – с низостью пробуждаемых ею чувств, миф о ней – только с реальностью. Зулуска Лулу! – оставившая в северном Лондоне (если верить легенде) череду брызгающих слюной идиотов, пугающий ряд разрушенных судеб и членов на всем протяжении от Шепердз-Буш до Холлоуэй-роуд, от Онгара до Ислингтона. Лулу! Ее сотрясающиеся телеса и смеющиеся поросячьи глазки, пышные ляжки и перемычки на пальцах, это ходячее, пыхтящее нагромождение плоти, замаскированное под школьницу, которую с кем только молва не спаривала, включая жирафа, колибри, больного внутри «железного легкого»[7] (который по завершении акта умирал) яка, Кассиуса Клея[8], мартышку, батончик «Марса» и рычаг для переключения скоростей в «Моррис Майноре»[9] ее дедушки (место которого затем занимал дорожный инспектор).
Финсбери-парк был пропитан духом Лулу Смит, и во мне впервые проснулись пока еще неясные желания, не говоря уж о любопытстве. Приблизительные представления о том,