Салкс был не маленьким островом, но и не большим. С площадью в десять квадратных миль, он мог считаться по праву вторым из своих собратьев, но в неприступности своих границ он всё же уступал другому острову, выделяющемуся среди прочих.
Неясные видения падали одно за другим. Донни лает от счастья и катается по земле, словно в предвестии бури. Отец поднимает дочь на руки, и она задувает семь свечек на праздничном торте. Мать, пришив три пуговицы к платью, одну всё же обрывает за ненадобностью. Клер Фостер похудела и чрезмерно злится на располневшего Барни. Затем видения отступают, их полупрозрачный призрак растворяется в полумраке. И вот уже сердце словно тамтам[23] бьёт – бом-бом, бом-бом.
Проснувшись в одной из камер Гастэрота, Сэл поёжилась от неудобного положения, занимаемого ею на полу. Она лежала на чём-то ветхом и пахнувшем плесенью. По виду это был матрац, вот только набитый небольшим слоем соломы или высушенной травой. Вокруг была пустая тюремная камера, погружённая в полумрак, в начале которой зияло решётчатое оконце, утыканное острыми металлическими шипами.
Корона по-прежнему занимала своё место на её голове, но следов крови на лбу уже не было. Кто-то заботливо умыл девичье лицо, но вот кто, она не помнила. Зато её пижама насчитывала, по меньшей мере, десяток кровавых пятен и была, чёрт возьми, несвежей. От девушки пахло сладковатым потом, и она не могла с этим ничего поделать, да и это было сейчас совсем не важно.
Утреннее щебетание местных птах, похожее на ауканье, немного успокаивало девушку, но не отдаляло от злоключений, павших на её хрупкие плечи.
Первое, о чём она подумала, было: «Где это я?»
А уж после: «Есть, я хочу есть».
Но ни еды, ни тем более ответов на поставленные вопросы пока не было.
Вдобавок к птичьим голосам каждые пять минут гремел гром, что, несомненно, радовало Сэл, в отличие от всего здесь, он был ей знаком.
Она, подойдя к оконцу, неспешно рассматривала окрестности за ним в надежде разглядеть хоть что-то родное и памятное. Но всё, на что падал её взгляд, было чужим и холодным.
Как оказалось, её камера находилась под крышей высокой башни, завершающей, не считая красного шпиля, всё это монументальное строение, и потому люди внизу были не больше ладони. Они занимались своими делами и выглядели средневековыми крестьянами, порою измазанными грязью. Ни Клер, ни отца, ни Барни видно не было, будто все они угодили в разные места, а то и вовсе пропали без вести.
– Где же ты, Клер? – взмолилась она и тут же вздрогнула от скрипа ключа в замочной скважине деревянной двери.
Подобно тому мышонку из малой хлебницы в её покинутом доме, она тут же забилась в угол, насторожившись от происходящего.
Дверь распахнулась, и в камеру заглянул седобородый мужчина преклонных лет с уродливым шрамом, зияющим отметиной на суровом лице. Этот шрам в виде