Андрей ОБЪЕДКОВ
АРХИЕПИСКОП ЛУКА. Пьеса
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Архиепископ Лука (в миру Валентин Феликсович Войно-Яснецкий)
Однокурссник
Анна Васильевна Ланская, жена Валентина Войно-Ясенецкого
Профессор Мартынов, научный светила из Москвы
Софья Сергеевна Велецкая, медсестра Ташкентской больницы, ставшая воспитывать детей Войно-Ясенецких
Уполномоченный
Владыка Иннокентий (Пустынский), епископ Ташкентский и Туркменский
Следователь
Енисейский монах
Бабкин, председатель краевого исполкома
Тунгус
Профессор Левит
Федермессер Рахиль Константиновна, врач-хирург Института неотложной помощи города Ташкента
Прихожанин Тамбова
Председатель Тамбовского облисполкома
Жданов, уполномоченный по делам Русской Православной Церкви в Крыму
Действие 1
Сцена 1
(1898 год. Комната Валентна Войне-Ясенецкого: стеллажи с книгами, стол.
Валентин Войно-Ясенецкий Мне 21 год, но я еще не получил никакой специальности. Но я не могу выбрать, куда мне податься. Распутье. Вот какая сложная задача определиться куда тебе податься: передо тобой тысяча дорог и все они прекрасны. Я неплохо рисую. Значит надо поступать в Петербургскую Академию художеств. Но кому сейчас нужна живопись? В деревне плохо дело с образованием и медициной. Значит надо выбирать профессию, нужную своему народу. И Толстой проповедует это: надо быть нужным именно для своего народа. Но меня матушка часто винит в том, что я попусту сплю на полу, уезжаю в деревню и вместе с крестьянами косить сено. Но я хочу познать жизнь… Мне бы уехать в Ясную Поляну, чтобы быть рядом с этим великим человеком, познавшим мир. Однако матушка не поймет меня, не простит… А, что, если попросить самого Толстого, чтобы он обратился к родителям. Напишу-ка ему письмо, чтобы он убедил мою маму.
(Валентин садиться за стол, берет лист бумаги и начинает писать):
«Дорогой Лев Николаевич! Помогите, мне приходится испытать весь ужас слов Христа «Враги человека – домашние его». Вот в чем дело: мне 21 год; меня сильно тянет к живописи. Я ездил в Петербург, чтобы поступить в Академию художеств, поступил затем в университет, ездил в эту осень в Мюнхен, но нигде не мог учиться, потому что я очень глубоко поверил в то, что только в любви счастье и смысл жизни, и для меня стало невозможно отдавать годы на подготовку к жизни (участь у немцев ненужному), когда я знаю, что единственное нужное- это поставить себя в такое отношение к людям, чтобы мог я развивать в себе любовь, чтобы была пища живой душе; и как художнику мне невыносимы академии, где нет радостной работы и любимое дело тяготит: меня слишком тянет любоваться живыми людьми и учиться у них. И вот теперь я знаю, что в деревнях люди голодают и мне нужно ехать к ним, чтобы помочь, поучиться у них. Чтобы сделать это, я должен нанести удар моей матери, ведь неделю назад сошла с ума моя сестра (однолетка), потрясенная происшедшим на Ходынском поле. Шесть месяцев она была тяжело больна, после чего. И вот в начале января бросилась из окна третьего этажа. Когда я сказал матери о своем намерении ехать в деревню, она сказала, что это убьёт её. Мою уверенность в том, что я буду полезен в деревне, она считает детскими бреднями, она говорит, что учение Христа можно было исполнить только в прежние времена, что будет гораздо лучше, если я останусь в Киеве, соберу денег и отправлю в «Комитет», что я мог бы быть полезен в деревне только в том случае, если бы у меня был бы толстый карман. При этом она не может понять того, что, что нищий человек может сделать еще больше доброго, чем богатый. По её утверждению: для того, чтобы исполнять заветы Христа, не нужно никаких особых средств, подготовки, а только любовь к людям. Она говорит, что видит, что я иду по той же дороге, как сестра, что я начитался Евангелия и ваших книг и, превратно понимая их, дойду тоже до сумасшествия. Убедить её мне нельзя так как все мои слова она слушает с горькой усмешкой, как бредни не знающего жизни мальчика…
А я и не претендую на знание жизни, а только хочу следовать голосу своей совести. Убедите же, ради Бога мою мать, что если она ждёт от меня многого, то должна радоваться, что я еду в деревню. Убедите её в том, что я принесу много пользы своей душе и немного пользы голодным. Чтобы успокоить её, я сказал, что, если Вы позволите, я поеду в Ваш уезд и буду жить под Вашим присмотром. Если Вы напишете ей, что это возможно, то мой отъезд не будет для неё тяжёлым ударом. Ради Бога, напишите ей, что я не превратно понимаю учение Христа, что ничего опасного я не затеваю, и растолкуйте, что нельзя человеку заглушать в себе голосок: совести, если она давно настойчиво требует одного и того же, что если человек