– Не могу – сказал я. – Да, ты прав, я хотел пострадать, но немного не рассчитал силы.
– Условия твоих страданий мы заранее не обговаривали – Страх вновь вернулся к своему насмешливо-деловому тону. – Я лишь выполнял пожелания заказчика.
– Ты так добр и внимателен ко мне, что прямо не знаю, как тебя отблагодарить.
– Если клиент доволен – что может быть лучшей благодарностью за мой скромный труд? Ах да, ты же ещё просил оставить тебя одного!
Да, стоит признать – этот гад мастерски умел давить на самые больные места. Сейчас, после этой встречи в сквере, я совершенно не мог оставаться один. Боль внутри переполняла, и мне нужен был кто-то, кто помешал бы утонуть в ней.
– А вот чёрта лысого тебе! Не буду сегодня один, понял?
– Ой-ёй! – деланно запричитал Страх. – Как же я смогу выполнить твоё желание?
– А у меня сейчас другое желание, ясно?
– Э, нет, приятель, так не пойдет. Вот, у меня записано: «Хочет пострадать, а потом побыть один». С первым мы разобрались, а второе – на очереди.
– Иди ты со своими очередями знаешь куда? Я сделаю так, как посчитаю нужным!
– Ишь ты, счетовод какой! Самостоятельность проснулась? В таком случае, и я сделаю так, как посчитаю нужным.
Его наглый и самодовольный вид разозлил меня, и я ушёл, не оборачиваясь.
Злость на Страх немного перекрыла боль, но ненадолго: чем дальше я отходил от сквера, тем с большей силой на меня нападали воспоминания, разрывая на части мой бедный мозг.
Нет, не могу быть сегодня один. Я достал телефон и начал листать список контактов. Этому звонить не хотелось, этот не поймёт, еще один чертовски любит говорить, но напрочь лишён умения слушать, у кого-то семья, у кого-то дети, у кого-то работа и ремонт. Вот он, переходный возраст между юностью и старостью: уже не нагрянешь просто так, без предупреждения, только из-за того, что захотелось поговорить. Без предварительного сообщения за неделю и не дозвонишься ни до кого, все заняты.
Я решил вновь зайти в кофейню. В конце концов, там хотя бы не так одиноко, как на улице. Заказав какой-то коктейль, я сел за столик и уставился в окно. Заморосил мелкий дождик, стекая по стёклам моими невыплаканными слезами. Шёпот дождя, приглушенная музыка, размытые акварели фонарей и светофоров на окнах – всё слилось воедино, в одну симфонию о том, что было, а позже ушло безвозвратно. Навсегда. Хотелось кричать или вешаться, но всё это неприлично делать в общественных местах. Сколько нас таких: молчащих, продирающихся сквозь боль, пытающихся изобразить видимость жизни? В подростковом возрасте это кажется таким правильным, возвышенным и красивым, а позже становится обыденной серой формальностью, которой никто не придаёт значения. В какой момент это происходит? Когда-то мы даже депрессовали романтично, уважая друг друга за это, а потом просто перестали обращать внимание.