– Принеси бутербродик! – кричит Галина.
Ника вздыхает и режет колбасу, сыр и хлеб. Тоненько, как Галина любит. Подруга жует бутерброд – хлеб, сыр и сверху колбаса – и опять рассуждает:
– Или вот Аркадий. Нет, ну надо, чтобы так угораздило! Шесть лет учиться в институте – и стать патологоанатомом. Нет чтобы хирургом или гинекологом. Там – бабки, почет и уважение. А здесь? Я с ним даже есть за одним столом не могу. Не могу на его руки смотреть. Так и представляю, как он этими руками в трупах копается.
– Так он же в перчатках! – удивляется Ника.
– Какая разница? – возмущается Галина. – Не могу, и все. И еще мне кажется, что от него анатомичкой пахнет.
– Все тебе пахнет! – в сердцах бросает Ника. – И потом, откуда ты знаешь, как пахнет в анатомичке?
– Представляю, – отрезает Галина. – У меня очень хорошо развито воображение.
– Даже слишком хорошо, – соглашается Ника.
Потом из детской пулями вылетают разгоряченные растерзанные мальчишки, и Ника утирает сопливые носы и оправляет им одежду. Галина брезгливо морщится и поднимается наконец с дивана.
В прихожей она долго и тщательно красит губы ярко-красной помадой, разглядывает себя в зеркало и наконец надевает шубу – коричневую норку густого шоколадного цвета.
Ника смотрит на эту норку и переводит взгляд на вешалку, на свой китайский пуховик пятилетней давности. Ника тяжело вздыхает. Галина, покрякивая, застегивает черные замшевые ботильоны на высоком каблуке.
– Ну а что ты на Новый год? – спрашивает она.
Ника отвечает дрожащим голосом:
– Господи, ну ты еще спрашиваешь! Все как всегда. Приедут свекор со свекровью, брат Виталика с детьми. Я буду стоять трое суток у плиты: холодцы, пироги, индейка, сто пятьдесят салатов – они все пожрать не дураки. Конечно, все сожрут и выпьют. Потом будут смотреть этот дурацкий телевизор и подпевать Пугачевой. В три ночи соберутся на улицу поджигать петарды.
Ника замолкает и кривит лицо.
– А потом все опять проголодаются и снова усядутся жрать. Дальше всех надо устроить на ночлег. Достану белье и буду стелить постели. Все улягутся, а я буду мыть посуду, – она всхлипнула. – А часов в семь утра пойду под бочок к Кольке или Вовке, потому что на моей кровати будут храпеть до обеда свекор и свекровь. А утром всех корми завтраком и снова мой посуду. Потом еще поздний обед, часов эдак в шесть. Ну и, дай бог, к ночи они все уберутся.
Ника опять всхлипывает и замолкает, вконец обидевшись на жизнь.
– Кошмар! – трагически произносит Галина. – Просто кошмар какой-то.
Так она, видимо, проявляет сочувствие.
– Семья! – вздыхает Ника. – Вот такая проза.
Галина тоже вздыхает и завязывает на шее ярко-красный шелковый шарф.
– Да уж! – отвечает Галина.
– А ты? – спрашивает вконец обиженная на судьбу Ника.
– Я? – тянет с ответом Галина. – Ну, не знаю. Пока не решила. Савельев