И у нас, как у христиан, нет ничего другого, кроме креста. Ничего другого не можем мы предложить и возвестить миру. Мы не лучше других людей, не праведнее, не благочестивее, не умнее, не дружелюбнее, не сильнее. Мы те, кто стоим перед крестом, не в силах отвести от него наших глаз. Христианство началось тогда, когда люди поняли, ощутили, что в распятии Иисуса Христа Бог открылся им, прикоснулся к ним, излился на них Своей непостижимой любовью. Все, что у нас есть, это «соблазн и безумие»[6] креста. Мы являемся христианами не потому, что у нас особо истинное вероучение, не потому, что у нас святая Церковь с ее порядками и богослужениями, не потому, что мы ведем себя «по-христиански», а только потому, что мы слушаем и говорим о кресте, предстоим пред крестом Христовым.
Да, перед крестом мы сталкиваемся с Самим Богом, сталкиваемся с невыразимой, страшной и спасительной Тайной Божьей. И, конечно, мы будем снова и снова переживать эту тайну, размышлять о ней, пытаться найти все новые способы сказать о ней друг другу и другим людям. Так рождается Новый Завет, а вместе с ним – христианская теология и христианское вероучение, христианское богослужение и христианская этика. Они – это способы размышлять и рассказывать о кресте на человеческом языке. Это неизбежно и необходимо. Только надо помнить, что всякое такое размышление, как уже говорилось, будет несовершенно и ограниченно. Поэтому никакая протестантская теология, благочестие или церковность не могут и не должны понимать себя как способ смягчить нашу встречу с крестом, сделать крест более понятным и менее страшным, все, так сказать, красиво разложить по полочкам. Напротив, они должны быть лишь все новыми и новыми указаниями на всю непостижимую глубину, парадоксальность и таинственность события креста.
Крест Христов – эта невыразимая словами истина стоит в самом центре христианской теологии и благочестия. И протестантская теология по-особому подчеркивает это тем, что отвергает все остальное, все не имеющее отношения ко Христу в качестве откровения, тем что целиком и полностью сосредотачивается на этом откровении Иисуса Христа распятого. В XX веке эта истина была особенно четко провозглашена в знаменитой Барменской декларации, которую приняла на своем Синоде в 1934 году так называемая