Надо бы ещё упомянуть о роли некоторых, дорогих его чувствительному сердцу, женщин, каждая из которых в разные периоды его жизни возвышалась, возносилась, подобно божеству, местному покровителю, вначале – над одним из тех вымышленных пейзажей, участки которого соответствовали периодам его жизни, и где он только там и представлял их, затем – увиденная в воспоминаниях в окружении ландшафта, в каком он её знал и в каком она ему запомнилась, навсегда оставшись в нём, ибо если наша жизнь-скиталица, то наша память-домоседка, и напрасно мы без передышки подталкивали наши воспоминания, они, пригвожденные к месту, от которого мы сами уже оторвались, продолжают жить своей домашней жизнью, как временные приятели, с которыми путешественник познакомился в городе и которых покидает, когда наступает пора покинуть город, потому что именно здесь они, не собирающиеся уезжать, завершат свои дни и свою жизнь, как будто ничего не изменилось, у ступеней этой церкви, перед этими воротами, у подножия этих деревьев, растущих во дворе.
Так что его совсем не удивляло, когда тень Жильберты стелилась не только перед какой-нибудь церковью в Баден-Бадене, где он представлял её, но и на липовой аллее возле Лихтенталя, а тень, возможно, Одетты де Креси, облаченной в элегантное платье с цветочным узором, как на «Весне» Боттичелли, – на влажной тропинке, где сплетались виноградные лозы с фиолетовыми и красноватыми кистями или на рассветном золоте страсбургского тротуара.
И эта вторая особа, рождённая не из вожделения, а из воспоминания, тоже не была последней ни для одной из этих женщин. Ибо каждую из них он знал в разные мгновения, при разных обстоятельствах, где она каждый раз оказывалась другой или же он сам оказывался другим, утопая в мечтах совсем иной окраски.
И сказал он богу, да будет свет. И стал свет. Красным, как киноварь, кровавым, как кармин, столь любимые цвета в палитре Джотто и Пьеро делла Франческа.
Плотный обездвиженный воздух наполнился духотой, видимо, в предверии дождя, сладкий аромат самшита густой пеленой разлился перед каменным входом в розовый сад. И словно вкус размоченной в липовом чае мадленки у Пруста или щебетание дроздов в кронах деревьев у Шатобриана, он, этот терпкий аромат самшита, вновь вернул его в памяти своей во времена давно забытого детства, в те далёкие летние дни, когда мать привезла его впервые на море, где он увидел ранее никогда не виданное: и бирюзовый с отливом кобальта цвет морской волны с серебристой лентой, и стройный ряд древних псевдодорических колонн времён ушедшей в небытие эпохи тоталитарной диктатуры, и даже услышал забавный и какой-то неземной звук невидимого насекомого, впоследствии оказавшийся почти буддистской песней обыкновенной цикады.
Он знал то, что в беспрерывном одиночестве ум становится всё острее. Для того, чтобы думать и изобретать, не нужна большая лаборатория или большая