– И что ты думаешь? – спросил диван.
– Думаю, что хотя бы в одном Боцман определенно прав. Обычные блюда или хоть какие-нибудь по рецепту в этом доме, кажется, никогда не появлялись. Во всяком случае, на моей поверхности.
– Дорогой, – отозвалась духовка, – но все же может быть в элементарном полете творчества. Мы же все видели, как она готовит, принюхивается, добавляет или откладывает в сторону. Вот варочная поверхность мне точно не даст соврать. И что теперь поделать, если у моей девочки настал период с веяниями грузинской кухни, с ткемали, орехами и кучей зелени. Завтра он закончится, и снова что-нибудь начнется. Вегетарианский период мы все благополучно проходили. В какой-то степени веганский тоже. Сегодня одно, завтра другое, послезавтра третье, получается, не получается, задерживается, не задерживается. Это же не мешает ей быть все той же нашей девочкой. Которая очень внимательно и уважительно ко всем нам относится и даже благодарит за помощь. И это так приятно. И что теперь поделать, если по рецепту ей и готовить, и жить скучно, задыхается она. Пробовала ведь. А так вот поет, улыбается, что-то там сочиняет, выдумывает. Ну разве не чудо?
– Ты, конечно, права, дорогая. Разница только в том, что… Насколько желание свободы проявления творчества может стать новой ограничительной нормой, которую на первый взгляд не так просто углядеть? И в итоге в попытке быть оригинальным ты уже не даешь себе позволения быть примитивным и обычным и поступать как все. Вот о преднамеренности и непреднамеренности они и спорили. И о степени свободы проявления творчества. И есть ли вообще свобода этого проявления, если все так или иначе чем-то или тем-то навязано. Из услышанного, увиденного, попробованного на вкус и на ощупь. Вот Боцман частенько и говорит: «Интересно, а если поместить тебя на необитаемый остров, как бы ты тогда себя вела? Когда некому было бы себя показать в том или ином свете. Когда вообще не перед кем было бы себя показывать. Вот тогда и можно было бы, наверное, говорить о том, что на самом деле происходит через тебя и может считаться оригинальным, но это уже не имело бы никакого значения, а что происходит именно по причине того, что это оригинально на фоне всего остального». «И о чем мы только спорим, Боцман, – возразила она ему на это, – если говорим мы сейчас с тобой о двух совершенно разных девочках. Той, которой вижу себя я, и той, которой видишь меня ты. И вряд ли они когда-нибудь станут совершенно идентичными». «Не станут, конечно. Но это никак не мешает мне сомневаться в искренности фиолетового твоего сегодняшнего супа». – «Тем не менее приятного тебе аппетита, вредина». – «Спасибо».
– А хранить при всем при этом этот суп именно мне. И всем, конечно, наплевать на мое мнение по этому поводу.
– Эх, коралловый, ну что ты все о себе да о себе, – подтрунил над ним один из барных стульев. – Может, миссия у тебя такая на этом свете или даже сверхмиссия. Стать похожим на молотилку нашу и не придавать значения