Лада вся в слезах ворвалась в прихожую, оттолкнула его и кинулась в единственную комнату.
– Что ты там прячешь? Может, у тебя другая? Ты будешь со мной считаться?!
«Конечно, нет!» – сама же и ответила. На потрескавшемся темно-сером потолке покачивалась унылая тусклая груша – «лампочка Ильича». Серый дневной свет почти не пробивался сквозь годами не мытые окна. Вроде все, как обычно… Она шагнула вперед. Алекс преградил дорогу и забормотал что-то странное:
– Это они тебя прислали, признавайся! Недаром «жигули» зеленые под окном пять дней стоят, лучи ледяные направляют, заморозить пытаются! Не выйдет!
Он весь трясся, отступал на негнущихся, словно деревянных, ногах, лицо – как маска. Вздрогнул, обернулся, будто на оклик, и задел мольберт. Ей открылся «шедевр», над которым он трудился последний год и никому не показывал. Замерла в изумлении – такой слабой работы никак не ожидала. Не смея верить глазам, пролепетала, как дура:
– Это твоя?
Хотя какие уж тут сомнения, его почерк! Протянула руку, чтобы поднять картину.
– Не смей! – Алекс метнулся, схватил ее за локоть. Засучил рукав и стал что-то высматривать, щурясь в темноте.
– К свету! К свету! – потащил к окну, со звоном распахнул ставни. Промозглый, сырой ветер полез под свитер. Лада вдохнула запах талого снега, дрожа от холода и страха. Алекс с видом инквизитора вглядывался в ее плечо. Наглое мартовское солнце вдруг рванулось из-за туч и резануло по глазам, он отпрянул.
– Так я и знал! Тот же изгиб! Ты и есть та ведьма! Меня не проведешь! Сгинь! – в ужасе оттолкнул ее и начал мелко креститься.
Лада стояла в полном замешательстве. Что с ним? Крыша поехала или играет? Сквозь стук зубов протолкнула слова:
– Пожалуйста, успокойся!
Сделала крохотный шажок к нему, но этого оказалось достаточно. Он вскочил на подоконник с криком:
– Не смей!
Их разделяли каких-то полтора метра, в страхе за него бросилась, чтобы удержать, споткнулась о картину, упала. Когда встала, его больше не было…
«Я виновата! Это он из-за меня прыгнул! Вдруг погиб?!» Ни плакать, ни кричать не было сил, навалилась серая, обморочная тяжесть. Кадр застыл на несколько долгих секунд. Вниз взглянуть не решалась, воображение рисовало картины одна ужаснее другой, все-таки третий этаж, высоко. С лежащего на полу холста человеческими глазами косился паук.
«Надо действовать, вызвать скорую! – уговаривала себя, как ребенка. – Посмотри, что с ним! Ну же, трусиха!» Лада судорожно вцепилась в ободранный, шершавый подоконник, медленно наклонилась, преодолевая головокружение, глянула и ничего не могла понять. Круглая клумба в черной расклякшей грязи, островки серого колючего снега. Щуплая, карикатурная, вымазанная в грязи фигурка, цепляясь за низенькую оградку, пыталась встать.
– Жив! Жив!
Не отрывая от него глаз, по мобильному набрала 03.
Медленно,