пресса и говорящий ящик с картинками, тоже надо поаккуратней. А ну как среди литературной публики попадется аппетитная молодица, за которой захочу маленько приударить? А тут – пожалуйста! Двухсотлетие со дня рождения! Да она и пострашится помечтать о романтической беседе с Мафусаилом! И не объяснишь ведь, что полтораста лет я отдыхал на небесах, в эфире, где нет ни слов, ни звуков, а только покой и отдохновение. Года тут не в счет. Отдохнувшего поэта непременно тянет на подвиги, да такие, что и гусарам нижегородского полка не снились. Ну да ладно, с этим я разберусь по обстоятельствам, придумаю шутку-прибаутку на тот случай, если дадут слово. Хоть не пропечатано в приглашении, что слово дадут, но уверен, что возражать не станут. Попробуют оттереть, так я нахмурюсь, как на памятнике, набычусь, осерчаю, мало не покажется! Вон ведь как пишут – великий! Стало быть, отлежался, дозрел, как благородный коньяк французских виноделов. Правда, не решил, что делать, коли столкнусь с глазу на глаз с академиком Вруневским. По всем литературным канонам полагается начистить ему рыло, а с другой стороны – человек дубовые мозоли на заднице нарастил, описывая, что и как я хотел сказать поэзией, о чем думал, кого любил. Эх! Чертовы биографы, критики и прочие спиногрызы словесности! Разорви вас молния на сто кусков! Но как же скучна без вас литература! Словно оркестр без барабана!