(«дзэн – школа мистического созерцания; слово может также означать «отстранённость, избавление», из словаря).
Итак, моя бабушка, Дядищева Мария Кузьминична, была дзэн-буддистка. Сколько я её помню, всё её устраивало в мире и в людях, за материальным, даже на фоне послевоенного и неизбалованного советского времени, она не гналась нисколько, и, несомненно, жила по принципу «здесь и сейчас». Встав рано утром и выйдя босыми ногами во двор, она окидывала пристальным взглядом белёсо-васильковых глаз небо над огородом и торжественно возглашала:
– Господи, да как же ты всё хорошо устроил! Птички поют у тебя, травка зеленеет (если дело было весной или летом), всё вокруг плодоносит и пользу даёт. И только я, дурочка старая, копчу небо без всякой пользы. Спасибо, что терпишь меня! Интересно, зачем?
С таким риторическим вопросом, венчающим нехитрые слова мантры-молитвы, бабушка удалялась в дом и далее действовала по прихотям настроения и возрастного самочувствия (на тот момент ей было за 80). Если считала нужным, то, подсобрав садовый инструмент, выходила в огород «поработать в охотку», а было настроение – шла на соседнее крылечко к подружке, или в магазин, или на рынок – эмоциональной разницы от перемены места не наблюдалось, настроение, сколько я её помню, было приподнято-ровным. Хотя голубицей, безусловно, она не была, и если ситуация соответствовала, могла, не чинясь, запустить крепким словцом.
Пока я росла у бабушки, мне дозволялось всё, что не позволяли родители. Я в любое время спала – ложилась позже, вставала либо рано, либо и вовсе к обеду. Столовалась когда хотела (никто не зудел над ухом о режиме пищеварения), могла пропустить ужин, обед или завтрак или, напротив, задумчиво блуждать с бутербродом по улице. Видимого распорядка в доме не наблюдалось.
Однажды родители, разъехавшись по командировкам, оставили меня у бабули дней на 20. Ко времени их возвращения мой модный длинный сессун был переделан в стрижку «под горшок» (в прямом смысле слова: бабуля надела мне на голову чугунок, и они вдвоём с соседкой остригли меня портновским ножницами, «чтобы ребёнку чубчик не мешал»). Я отрывалась на улице в сомнительных пропылённых тапках, заказанных у самодеятельного портного, которому тоже было за 80, и не все швы и лекала у него стыковались между собой. «Ваши ботинки ребёночку ноги нажали», – было сказано родителям про модные кроссовки «Адидас», купленные в скудные времена тотального дефицита по страшном блату. Хорошо хоть бабуля их в печку не бросила при её нелюбви к никчёмным вещам. Я обреталась у Марии Кузьминичны безбрежно-раскованно, с чумазым непромытым лицом в состоянии душевного покоя и счастья. К тому же бабушка, несмотря на почтенный свой возраст, научила меня плавать – это произошло как будто само по себе. Речка была сразу за огородом, и мы ходили туда каждый вечер. Бабуля поплыла, а я рядом, сначала – по-собачьи, а потом – как она, с достоинством вытягивая шею и плавно, что значит расслабиться в настоящем