Война и мир. Лев Толстой

Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя, так же как и другие, после того, как слово уж было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко, но красивая и впечатлительная молодость его открытого лица делала выходку его и для других скорее милою, чем смешною.

      – Прекрасно, прекрасно, то что вы сказали, – сказала Жюли, вздыхая и пряча глаза под веки от глубины чувства. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой, хотя он и считал, по своим рассуждениям, патриотизм глупостью. Он невольно сочувствовал всякому искреннему слову.

      – Вот это славно. Очень хорошо, очень хорошо, – сказал он.

      – Настоящий гусар, молодой человек, – крикнул полковник, ударив опять по столу.

      – О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, всегда высказывая то, что другие только думали, – на кого ты горячишься? Верно, думаешь, что тут французы перед тобой?

      – Я правду говару, – улыбаясь, сказал гусар.

      – Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.

      – А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На все воля Божья, и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола, густой голос Марьи Дмитриевны.

      – Это так.

      И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.

      – А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташи, – а вот не спросишь!

      – Спрошу, – отвечала Наташа.

      Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость, ту решимость, которая бывает у прапорщика, бросающегося на приступ. Она привстала и с блестящими глазками и сдержанною улыбкой обратилась к матери:

      – Мам – Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукою, делая угрожающий и отрицательный жест головой.

      Разговор притих.

      – Мам Графиня хотела хмуриться, но невольно улыбка любви к своему любимому детищу уже ожила на ее губах. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.

      – Казак! – проговорила она с угрозой.

      Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.

      – Вот я тебя! – сказала графиня.

      – Мам Соня и толстый Петя прятались от смеха.

      – Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату, не сводя глаз с матери и не изменяя наивного выражения лица.

      – Мороженое! только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.

      Наташа видела, что