Свет. Камера. История моей великой печали начинается, и в нашем импровизированном театре гаснет весь свет. Декорации немного меняются.
В то утро я, как обычно, проснулся в родительском доме. Слово «родительский» здесь слишком громкое: наверное, будет лучше сказать «в материнском доме», ведь с мамой мы там жили одни, без отца. День начинался так же, как и все предыдущие.
Скоро мама проснется, и я услышу, как первым делом она включит телевизор. После этого она садится за столом на кухне, включает какую-то хрень из телемагазинов и готовит нам завтрак. Один тип из передачи сказал однажды, что белый сахар нужно срочно заменить на коричневый. С тех пор, она добавляла в кофе этот омерзительно горький и дурно пахнущий порошок, да еще и утверждала, что везде в журналах и газетах нас обманывают. Как-то странно получается.
Мне особенно нравилось, когда с утра мама делала гигантские бутерброды с сыром и кукурузой, и мы вместе их ели и о чем-то долго говорили. Правда, слово «говорили» – снова слишком громкое в моем рассказе: скорее, я чаще слушал и вставлял какие-то вымудреннные фразы. Все равно, в конечном счете, все сводилось к тому, каким мудаком был мой отец.
Внесу коррективы: лично я мудаком его не считал.
В общем, что-то у них не заладилось с тех времён, когда я еще учился в школе. По вечерам они орали друг на друга и, судя по тому, сколько раз я слышал слово «трахался» и именно в мужском роде, понял, что он когда-то там гульнул, и мать об этом узнала. Скорее всего, так. Ведь чтобы «трахались» они, я почти не слышал.
Первое время я не мог выносить эти крики, бесконечные ссоры: петлял с ребятами из школы по дворам после уроков, смотрел, как парни играют в футбол и записывал что-то в блокнот – что на ум придет. Ещё я обижался на Родриго, у которого после учебы были уроки гитары. Он сразу же уезжал, и я оставался наедине с собой. Помню, как четко воображал себя великим – еще тогда, и думал, что я весь из себя принц – с ног до головы необычный, напишу бестселлер – тогда темой икс было одиночество. Или фильм сниму, там уже посмотрим, как сложится.
Далее, по мере продвижения моего творчества и уже поздних возвращений домой, родители стали беспокоиться. А еще математичка – сволочь – меня завалила и позвонила им, чтобы со мной кто-то начал заниматься: скатываюсь, видите ли.
Математичка, конечно, реально сволочь: из-за неё медным тазом накрылись мои стихи. Она, кстати, ещё была жирная такая. Отец занимался со мной по два часа в день, объясняя эту несусветную хрень, которую я не понимал и безумно расстраивался из-за этого. Мало того, что парень одинокий, так ещё и тупой. Мой сосед по парте, Томми, в то время уже гонял с крошкой Рози – девятиклассницей с огромнейшими буферами, а я все сидел и слушал, как папа объясняет мне решения этих гребаных задач из переклеенной тысячу раз ветхой книжки.
Однажды