– Моя юность была стандартной юностью советской девочки, комсомолки-отличницы. В столичной школе – обычной и музыкальной. Война с фашизмом только что окончилась нашей великой победой. С фронтов вернулись и не вернулись герои-отцы. И все мы хотели быть как Зоя Космодемьянская, как Уля Громова или Любка Шевцова. Все зачитывали до дыр книгу Н. Островского «Как закалялась сталь». Взахлёб читали Горького, Шолохова. Вот на этих идеях и идеалах, на таких эталонах мы крепли и возрастали. «Наша Родина лучшая, за неё и мы можем жизнь отдать». А мне ещё и повезло: я прошла трудовую школу целинницы на Алтае. Получила там аттестат зрелости. Любую технику научилась водить. Управляться с конями. В общем, поняла, познала землю не только ногами, но и руками. Ладонями. Порой до мозолей. И это была отличная, очень нужная школа. Каких лишены нынче наши сытые, а порой и ленивые дети и внуки.
И ещё добавлю. Вернувшись в родную Москву, я много училась. Тимирязевка, ВГИК, Литинститут. И никакой помощи. В вузы поступала без блата (родители-то агрономы). И тогда всюду платили стипендии. Потом замужество, дочь родилась. И мне, и мужу-художнику (тоже вгиковцу), конечно, пришлось подрабатывать. Но книги… книги были у нас повсюду. Вокруг нас, и рядом, и в нас. Наконец появились в продаже теперь разрешённые Бунин, Есенин, Олеша, Ахматова, Зощенко, иностранцы: Генрих Бёлль, Хемингуэй, Ремарк и – о чудо! – Набоков. Владимир Набоков. Великий Художник, мастер и маг. Гений чудесного русского языка. Просто эквилибрист Слова. (Про «Лолиту» хочу просто забыть.) Однако эмиграция и его, мастера, умалила. (Но то первая волна, что была ради спасения жизни.) Эмиграция, как ни крути, всех умаляет, портит, уродует. (Один только Бунин выдержал.) Но писать прозу так, как они, – не надо. Я и не буду, и не хочу. И невозможно это. Их язык – товар штучный, неповторимый. Он только внутри ИХ бокала. Внутри закона единства формы и содержания. У кого есть единство двух этих начал – у того есть и гармония. Когда же вырвалось что-то вперёд или что-то отстало, гармония рухнула, треснула. Это ярко видно в формализме, в модернизме, в поставангарде. Там нет и быть не может гармонии. Пустышка. Эксперимент. Порой даже красивый. «Дыр-бул-щыл».
Я реалист-классик. Я создала свою Мастерскую, своё Мастерство. Своё единство формы и содержания. Художник Юрий Ракша сказал: «Дай нам Бог в творчестве в силу своих возможностей и талантов хотя бы чуть-чуть приблизиться к тем великим красотам и ценностям, которые создал Творец».
– Какое самое Ваше любимое собственное литературное произведение – вне зависимости от мнения критики и популярности у читателя?
– Произведения автора словно дети его. Большие, малые, старые, молодые. Когда-то рождённые или только вчера. Конечно, свежие всегда интересней. А старые порой бывают почти забыты. Но если взглянуть с высоты птичьего полёта, то я назвала бы удачным свой роман «Белый свет». Он писался долго. Всё прирастал деталями, героями, эпизодами, всё набирал мускулы. И стал наконец многослойным, и философским, и… современным. А проблемы, в те