Раубриттер I. Prudentia. Константин Соловьев

почву. Смоковница никогда не будет плодоносить на голом камне, а виноград не вырастет на песке. Граф Лаубер, может, и перенял многие здешние традиции и привычки, однако земля Востока до сих пор остается ему чужой. Он вырос совсем на другой почве, более болотистой и рыхлой, не знающей пылевых бурь и обжигающих кислотных дождей.

      Может, он и был владетелем Женевского графства, но не наследным, вскормленным поколениями «вильдграфов», как насмешливо именовали восточных правителей в столичном Аахене. Он получил свою землю лишь недавно, лет около сорока назад, в оплату неведомо какой оказанной короне услуги.

      – Этой традиции много сотен лет. – Гримберт ответил ему собственной улыбкой, лишь немногим более теплой. – Здесь, на восточных рубежах империи, вдали от Аахена, все еще сильны старые порядки.

      Лаубер никак не отреагировал на этот укол. Кажется, даже не моргнул.

      – Похвально, когда молодые люди не забывают традиции предков.

      Гримберт вынужден был признать, что Лаубер умеет держать удар. Менее выдержанного собеседника, чем граф Женевский, подобное замечание могло бы вывести из равновесия. Мало кто любит, когда ему напоминают о том, что в этих краях он чужак, несмотря на графские регалии и титул, человек, в чьих жилах течет совсем иная кровь. Если в жилах Лаубера в самом деле текла кровь, а не жидкий азот, она была не горячей и крепкой, как кровь исконных жителей Востока, а жидкой и бесцветной, как ядовитые воды Сены или Рейна.

      – Рад, что могу одарить вас своим гостеприимством. – Гримберт щедро отмерил порцию яда для своей улыбки. – Как жаль, что здесь, в выжженных лангобардских степях, я не могу предложить вам всех тех щедрот, которыми славится Турин, а принимать вас приходится в походном шатре вместо дворца. Уверен, мои повара смогли усладить бы ваш вкус, а музыканты очаровали бы своим талантом. Возможно, вы не знаете, в Турине у меня есть собственная театральная труппа, они ставят потрясающие пьесы на сцене. Мы смогли бы наслаждаться приятной беседой, как и подобает старым приятелям вроде нас…

      На бесстрастном лице Лаубера не отразилось никаких чувств. К этому Гримберт был готов. Проклятая мраморная статуя, из которой не извлечь даже подобия человеческих эмоций. Иногда Гримберт представлял, как Лаубер кричит от боли – и этот звук казался ему более сладостным, чем самая упоительная игра мандолин.