– А что сказано в этом письме, милая матушка? – спросил младший каноник, выказывая за завтраком отменный аппетит. – Что же там все-таки?
Миленькая старушка уже успела прочесть письмо и положить его на стол. Теперь она молча передает его сыну.
Надо здесь заметить, что миссис Криспаркл чрезвычайно гордилась своими прекрасными глазами, позволявшими ей читать без очков, а ее сын, также гордившийся этим обстоятельством и желавший доставить ей возможность извлечь из этого как можно более удовольствия, стал притворяться, что сам он не может читать без очков. Поэтому и теперь он торжественно надел громадные очки, которые не только беспокоили его нос, но и немало мешали чтению письма, так как его глаза, без посторонней помощи, равнялись микроскопу и телескопу, соединенным вместе.
– Письмо, конечно, от мистера Гонетундра, – сказала миссис Криспаркл, складывая руки на животе.
– Конечно, – повторил ее сын и начал читать, запинаясь и останавливаясь почти на каждом слове:
«Убежище филантропии. Лондон. Среда.
Милостивая государыня!
Я пишу вам сидя в…» – что это, в чем это сидя он пишет?
– В кресле, – сказала старушка.
Достопочтенный Септимус снял очки, чтобы лучше видеть лицо своей матери, и воскликнул:
– Да в чем же ему иначе писать?
– Боже мой, Септ, – произнесла старая леди, – ты не видишь связи в словах! Дай мне назад письмо, и я тебе прочту, мой милый.
Достопочтенный Септимус очень обрадовался возможности отделаться от очков, из-за которых у него всегда слезились глаза, поспешно повиновался, промолвив вполголоса, что ему с каждым днем все труднее и труднее разбирать чужой почерк.
– «Я пишу, – продолжала читать старушка, очень бегло и явственно, – сидя в кресле, которое, вероятно, не отпустит меня еще в течение нескольких часов…»
Достопочтенный Септимус взглянул на окружающие его кресла полупротестующим