Мартин Иден. Джек Лондон

от воспоминания о прикосновении к ее руке. Ведь до сих пор ему приходилось иметь дело лишь с грубыми, мозолистыми руками фабричных работниц и погрязших в домашней работе женщин. Он знал, почему у них так огрубели ладони, ну, а ее рука… Она так нежна потому, что не знакома с физическим трудом. Пропасть между ними словно расширилась – так поразило его сознание, что существуют люди, которым не приходится трудиться ради пропитания. Он мысленно представил себе всю эту аристократию, тех, кто не знаком с трудом. Она воплотилась для него в гигантскую, словно отлитую из меди фигуру, полную высокомерия и мощи, которая внезапно вырисовывалась перед ним на стене. Сам он работал всю жизнь: первые его воспоминания были связаны с работой, трудились и все его родные. Взять, например, Гертруду. Руки у нее или были жесткие от беспрестанной работы по хозяйству или же распухали и становились красными, как говядина, от стирки. А Мэриен? Прошлым летом она работала на консервной фабрике, и ее маленькие, хорошенькие ручки были все в порезах от ножа для томатов. Да еще зимой, когда она служила на картонажной фабрике, машина отхватила ей кончики двух пальцев. Он вспомнил, какие жесткие ладони были у его матери, сложенные вместе, когда она лежала в гробу. И его отец работал до последней минуты своей жизни; его мозоли были, наверное, толщиной в полдюйма. А у нее, и у ее матери, и у братьев руки были совершенно мягкие. Это поражало Мартина, заставляя задуматься над тем, как высоко их положение и как огромно расстояние между ними.

      Горько усмехнувшись, он вновь присел на кровать и стал опять стягивать башмаки. Какой он дурак! Потерял голову из-за женского личика и белых женских ручек! Вдруг на грязной стене перед ним появилось новое видение. Он стоит перед мрачным домом дешевых квартир в Лондоне, в Ист-энде[2]. Уже ночь. Рядом с ним – Марджи, пятнадцатилетняя работница. Он проводил ее домой после вечеринки. Она жила в этом доме, который был хуже свиного хлева. На прощание он хотел пожать ей руку. Она подставила ему губы, ожидая поцелуя, но он вовсе не собирался ее целовать. Он почему-то боялся ее. Вдруг она схватила его за руку и лихорадочно пожала ее. Он почувствовал, как ее жесткая ладонь царапнула по его мозолям, и его охватила огромная жалость к ней. В глазах у нее он прочел жажду ласки; несмотря на худенькую детскую фигурку, она мгновенно превратилась в настоящую женщину. Тогда он наклонился, снисходительно обнял ее и поцеловал в губы. Она издала легкий крик радости и прижалась к нему, как котенок. Бедный изголодавшийся ребенок! Мартин долго оставался в таком состоянии, погруженный в созерцание прошлого, и переживал те же ощущения, что и тогда, когда она прижималась к нему. Как и в тот вечер, его охватила жалость к ней. Вся эта картина из прошлого казалась ему такой серой, грязно-серой; даже моросивший дождь, покрывавший лужами тротуар, казался ему сереньким. Но тут перед ним мелькнуло другое, лучезарное видение: уже не было серой улицы, он видел только ее бледное лицо