– Пойдем, – Хомутовский дернул его за рукав. – Не посидим здесь.
– Ну, вот, момент славы, а ты «пойдем», – Гурвиц возмущенно прошипел, когда они пятясь, извиняясь и выражая всю благодарность, на которую еще были способны, выбрались на улицу.
– Выпить не дадут, а сидеть, как два изваяния… Не. Не могу.
– В общем, ты прав. Выпить не дадут. А ведь настроение было, – Гурвиц пожалел брошенный графин. Переживать за пару бутербродов смысла не было, а водки, пожалуй, грамм сто пятьдесят еще осталось.
– Не со студентами же пить! – Хомутовский покачал головой. – Поехали ко мне.
– Не. Я домой. Знаешь, съезжу, пожалуй, в деревню. Гляну, что там.
– Жаль. Могли бы посидеть.
– Другой раз. Успеем, – в голове Гурвица созрел план и откладывать его в долгий ящик не хотелось.
– Наверное, успеем, – Хомутовский грустно вздохнул. – Или не успеем.
Через двадцать минут Гурвиц был на автовокзале, а еще сорок минут спустя катил в сторону тех краев, которые называются странным словом «Родина». Он успел забежать в магазин, купил сладости, бутылку вина, немного деликатесов – ночевать придется у двоюродного брата Виктора. Обратного автобуса уже не будет, да и звали его уже не раз. Пришла пора проведать родню.
За окном автобуса проплывали пейзажи, которые он видел сотни раз, и от которых не осталось и следа. Сколько лет? Сорок? Студентом, в переполненном маленьком ЛАЗе, он ехал домой. Тогда там был дом. Сейчас все не так. Комфортное кресло, заправки и кафе вдоль трассы, рекламные щиты и непрерывный поток авто. Закрыл глаза. Хотелось увидеть прошлое. Хотелось вернуться туда. Дом. Мама у калитки, папа, вечно дымящий дешевой папиросой. Он был в семье младшим, и потому, наверное, ему повезло больше. Он и учился хорошо, и жалели его больше, и в город отправили только его. Старшие сестры так и остались в деревне, вышли замуж, вырастили детей и умерли. И родни много, а ведь один.
Час до районного центра, потом еще час ждал автобус до деревни, теперь уже маленький, старый и дребезжащий. Дорога стала хуже, и уже не встречались ни кафе, ни реклама. Попутчики поглядывали на него, не узнавая, оценивая, прикидывая, кем будет этот незнакомый, интеллигентного вида мужчина. Перешептывались, украдкой оборачиваясь. Понятно, он чужой. Странно, он стал чужим здесь. Вдруг захотелось откликнуться, сказать, что он сын того Моисея, которого знала вся округа, и не было лучше сапожного мастера. Впрочем, кто сейчас вспомнит?
«Вот дом Вольгачки, а это Пауликавы», –