Он хотел рассмеяться. Но вместо этого неожиданно для себя полушутливо предложил ей:
– Ну, если мама так расстраивается, хочешь, я на тебе женюсь?
– Хочу, – абсолютно серьезно ответила Марина, и спросила с тревогой – Ты меня любишь?
– Конечно, милая, – в конце концов, зачем вдаваться в формулировки?
С Мариной у него не было всплеска неконтролируемых чувств, не было всепоглощающей нежности. Просто она очень ему нравилась. Тревога ее была такой трогательной, а глаза горели так ярко, что он не мог ответить иначе. Двадцать второго сентября, он, все еще продолжая веселиться в душе, расписался с ней в загсе на Фурштатской улице. После регистрации, на которой присутствовало совсем немного народу, они устроили скромный фуршет.
Роль мужа, которую он так беспечно принял по отношению к Марине, стала самой продолжительной из его ролей, – и одновременно – самой роковой. Правда, первые два-три месяца после свадьбы он был счастлив. Семейная жизнь не казалась ему обременительной. Марина, поселившаяся в его квартире, и то и дело оглашающая ее громкими взрывами искреннего и беспричинного хохота, которым смеются только очень молодые и очень счастливые люди, приятно разнообразила его существование. Переехав к нему окончательно, она с энтузиазмом, которого он никогда не замечал у столичных барышень, окунулась в ведение их общего быта. Глядя на рьяно хлопочущую по хозяйству жену, светлые волосы которой красиво рассыпались по плечам, он испытывал умиление. Он радовался повсеместным знакам домашнего уюта, отмечавшим теперь его жилище – висящим в ряд по стенке стеганым рукавичкам-прихваткам, вазочкам и дурацким безделушкам, появляющимся по всей квартире, как грибы по осени.
Особых успехов на хозяйственном поприще его жена, правда, не снискала, и все ее старания по большей части сводились к показным манипуляциям – то и дело расползался по квартире тяжелый дух ее любимого хвойного аэрозоля, от которого у него щипало глаза, и с помощью которого Марина пыталась замаскировать от него трагический конец своих угоревших в духовке блюд. Но Марину кухонные неудачи, похоже, не смущали. Она неутомимо развлекалась, стряпая что-то и прикупая сотни ненужных мелочей для дома. Радость ее от обладания новым обиталищем была настолько искренней, что упрекнуть ее за неразумность действий мог бы только бесчувственный чурбан. И он не одергивал жену, снисходительно наблюдая ее, по большей части бесплодные, усилия стать «хозяюшкой», как он ее называл. Марина должна была наиграться вдоволь со своей новой ролью. Иногда она принималась звонить подружкам лишь затем, чтобы сообщить, что не может с ними встретиться, потому что теперь она замужем. С утра она принимала озабоченный вид, что было вызвано необходимостью строить планы по поводу предстоящего