Никто не знал, где живут старики. Каждый вечер, когда братья, шпыняя друг друга, скрывались в темноте, старики, подгоняемые соленым ветром, словно перекати-поле, разбредались кто куда.
Я вступил в вечную полутьму лавки и остановился возле скамьи, на которой старики восседали с незапамятных времен.
На скамье между ними оставалось свободное место. Там, где всегда сидели четверо, сейчас было трое, и по их лицам я понял: что-то не так.
Я взглянул им под ноги: пол был засыпан не только сигарным пеплом, но и легким снегом – странными кусочками бумаги – конфетти от множества пробитых компостерами трамвайных билетов, конфетти разной формы в виде букв А, Б, В.
Я извлек из кармана теперь уже почти высохшую бумажную массу и сравнил ее со снежинками на полу. Наклонился, набрал этих снежинок полную горсть и, разжав пальцы, пустил весь алфавит по ветру.
Переведя взгляд на пустое место на скамье, я спросил:
– А где же старый джент… – и поперхнулся.
Потому что старики уставились на меня так, будто я выстрелил в них, застывших в молчании, из пистолета. И к тому же их глаза говорили, что для похорон я одет неподобающим образом.
Самый старый зажег трубку, раскурил ее и, попыхивая, пробормотал:
– Придет. Всегда приходит.
Однако двое других неловко заерзали на скамейке, и лица их затуманились.
– Где он живет? – осмелился спросить я.
Старик вынул трубку изо рта:
– А кто интересуется?
– Я. Вы же меня знаете, – ответил я. – Я хожу сюда не один год.
Старики взволнованно переглянулись.
– Это важно, – заметил я.
Старик снова поерзал на скамье.
– Канарейки, – буркнул он.
– Что?
– Леди с канарейками. – Трубка погасла. Старик стал разжигать ее снова, в его глазах была тревога. – Не стоит его беспокоить. Ничего с ним не сделалось. Он не болен. Придет.
Он убеждал меня слишком усердно, и старики едва заметно беспокойно задвигались.
– А как его фамилия? – спросил я.
Это была ошибка. Как?! Я не знаю его фамилии! Господи, да ее все знают! Старики снова уставились на меня.
– Леди с канарейками! – воскликнул я и стремглав выскочил из лавки, чуть не угодив под колеса трамвая, проезжавшего в тридцати футах от дверей.
– Идиот! – заорал вожатый, высунувшись наружу, и погрозил мне кулаком.
– Леди с канарейками! – по-дурацки прокричал