Если девушка владела хотя бы крупицей информации, если в ее памяти хранилось полустертое ощущение или реакция, способная указать нам след или дать намек, они просто не могли ускользнуть от Вульфа. Он допрашивал служанку на протяжении пяти часов. Его интересовал тембр голоса Карло Маффеи, его привычки, манера одеваться, пристрастия в еде, характер, умение вести себя за столом, отношения с сестрой, миссис Риччи, самой Анной и всеми, с кем Анна когда-либо встречала его. Вульф расспрашивал ее о миссис Риччи, о всех жильцах, снимавших комнату в пансионе за два последних года, о соседях и торговцах, доставлявших товары на дом. Все это он проделывал с легкостью и неспешно, заботливо следя за тем, чтобы не утомлять ее. Совсем не так, как в тот раз, когда при мне допрашивал Лона Грейвса. Его Вульф мочалил почти целый день и в итоге едва не свел с ума. Мне казалось, что он выудил из девчонки лишь одно, да и то немногое. Признание, что она вынесла нечто из комнаты Маффеи тем самым утром в среду. Бумажки из ящика комода, с клеевым слоем на обороте и напечатанными названиями пароходов «Лючия» и «Фьоренца» на лицевой стороне. Конечно же, это были багажные наклейки. Полистав подшивки газет, я выяснил, что «Лючия» отплыла 18 мая, а «Фьоренца» – 3 июня. По-видимому, Маффеи намечал отъезд в Италию не один раз, а дважды, и оба раза откладывал. Анна, по ее словам, взяла бумажки, потому что они были очень яркие. Ей захотелось наклеить их на сундук, в котором она хранит одежду. За ужином, когда мы все трое сидели в столовой, Вульф оставил Анну в покое и говорил лишь со мной, в основном о пиве. Однако, когда настал черед кофе, он отвел нас назад в кабинет и вновь принялся за расспросы. Он ходил вокруг да около и возвращался обратно, наугад набрасывался на темы столь неуместные и незначительные, что любой, кто прежде не видел, как он из подобной шляпы вытаскивает кролика, несомненно, принял бы его за психа. К одиннадцати я совершенно вымотался, отчаянно зевал и готов был сдаться, досадуя, что Вульф не выказывает ни малейших признаков нетерпения или разочарования.
Затем он внезапно попал в точку:
– Так мистер Маффеи никогда не дарил вам подарков?
– Нет, сэр. Кроме той коробки мела, о которой я говорила. И газет, если это можно назвать подарком.
– Да. Вы сказали, что он всегда отдавал вам свою утреннюю газету. «Таймс».
– Да, сэр. Однажды он сказал мне, что выписывает ее из-за объяв. Ну, знаете, объяв о работе.
– А в понедельник утром он отдал вам газету?
– Обычно он отдавал мне ее днем. В понедельник днем, да, сэр.
– Полагаю, тем утром не произошло ничего особенного.
– Нет, сэр.
Очевидно, Вульф уловил, как что-то мелькнуло у нее в глазах. Нечто едва заметное, ускользнувшее от моего внимания. Во всяком случае, он стоял на своем:
– Точно ничего особенного?
– Нет, сэр. Кроме… Ну конечно… Вырезка!
– Вырезка?
– Он вырезал кусок газеты. Большой кусок.
– А он часто делал вырезки?
– Да, сэр. В основном вырезал
