– Харчей на сегодня есть? – вполголоса спросил он.
– На сегодня хватит, и на завтра даже, – так же тихо сказала Варька. – А потом… Да что ты боишься, не цыганка я, что ли? Сбегаю в деревню, добуду.
Илья молчал. На сестру не смотрел, скользя взглядом то по небу, то по траве, вертел соломинку в губах. Наконец сказал:
– Настьку не бери пока. Ты и сама все, что надо, достанешь. Не отучилась за полгода-то?
Варька, тоже не глядя на него, пожала плечами.
– Я-то не отучилась… Только ей привыкать все равно придется. Пусть уж сначала я ее поднатаскаю, чем потом наши животы надорвут со смеху.
– Надорвут они… – сквозь зубы процедил Илья. – Языки выдерну гадам!
– Брось. Все рты не заткнешь.
Илья нахмурился, прикрикнул на заигравшую ни с того ни с сего кобылу, смахнул с плеча слепня. Помолчав, сказал:
– Я Настьке обещал, что по базарам она бегать не будет.
Варька только отмахнулась и вскоре замедлила шаг, понемногу отставая и снова пристраиваясь позади телеги. Илья продолжал идти рядом с лошадьми. Он ожесточенно грыз соломинку, тер кулаком лоб и думал о том, что, как ни крути, сестра права: в таборе, где испокон века еду на каждый день добывают женщины, где любая девчонка чуть не с пеленок кричит «Дай, красавица, погадаю!», Насте придется совсем непросто. Да что Настька… Любой человек, оказавшись в непривычных условиях, чувствует себя неуютно. Илья невесело усмехнулся, вспоминая себя и Варьку, явившихся в хор: неотесанных, диких, не умеющих ни встать, ни повернуться… Хорошо, что кончилось все, и не дай бог теперь даже во сне этот город увидеть… Он, Илья Смоляко, снова идет, как прежде, по дороге рядом со своими конями, ловит носом ветер, впереди – встреча с табором, целое лето кочевья, степи и дороги, и шумные конные базары, и магарыч по трактирам, и непременное вечернее хвастовство в таборе между цыганами: кто выгоднее продал, кто лучше сменял, кто ловчее украл… И желтая луна над шатрами. И ржание из тумана лошадей, и девичий смех, и река – вся в серебряных бликах, и долевая песня, теребящая сердце, и ночная роса, и рассветы, и скрип телег, и… И никогда он больше от этого не уйдет, и не променяет кочевую жизнь ни на какие городские радости. Таборным родился, таборным и сдохнет, с судьбой не спорят. А вот Настя…
Хотя, может, и обойдется еще. Обойдется наверняка, уговаривал сам себя Илья, сбивая кнутовищем выросшие вдоль дороги мохнатые стебельки тимофеевки. Настька