И, шумя, распадается гибельным снегом —
И свою вспоминаю тревожную душу:
Иль душа моя мчится не этим же бегом?
Не ударит еще раз в знакомую сушу?
Распогодилось
Любо-нелюбо – а все же
Нудит меня проясниться
Вместе с порою погожей,
Радостью золотолицей.
Счастью – сиять неохота,
Я же зову его – «Это»,
И обоюдностью счета
Нежность моя отогрета.
Солнышко на небе ширя,
Вязнет в бахромке ресничьей,
И ни единому в мире
Сердцу – не будет добычей!
В травах оно, в косогоре,
В туче и в тучи разрыве;
Шаг я потешно ускорю,
Чтобы шагалось счастливей.
В солнце бреду я по горло,
Счастье глотаю во вздроге;
Щеки мне – гибель отерла,
Радостью – пружатся ноги.
Рад я и смертным печатям;
Чувствую в солнце весеннем:
Время каким-то начатьям,
Время каким-то везеньям!
Верую – шляхом разминным
«Это» – надвинулось тихо,
И от него не уйти нам,
Как не уходим от лиха.
Кажется радость неловкой;
Млея и обесприютя,
Я заблудился кочевкой
Между чужих перепутий.
Нужно остаться без дому,
Жить ни печалью, ни страстью,
Чтобы тянуться к такому —
Просто ничейному счастью.
Хрычевская баллада
Молотилось об землю – да сухое полено:
Отчекрыжило ногу старичку до колена.
Брел зачем-то куда-то непутевым кочевьем
И застыл возле рощи, но спиною к деревьям.
И бельмом, но краснявым зазирал старичонка,
– Ой, да-дана, да-дана! – как речьится речонка.
Извихнулась из глуби водяная девица,
Да как брызнула в бельма – аж дедуга кривится.
Ей хотелось быть нежной, и хотелось быть лютой,
И улыбить улыбкой, и засмучивать смутой!
И таращила глазья – изумрудные вспуги, —
Обняла его ноги – стосковалась по друге.
Целовала щекотно, целовала взажмурку, —
Ой, да-дана, да-дана! – деревянную чурку!
Хохотал он впокатку над поблазницей падкой,
Аж запрыгал по травке, аж пустился присядкой.
Аж тряслась бороденка, и подщечья, и губы,
Околачивал чурку об жемчужные зубы!
«Отчего ж ты целуешь только эту колоду?
Али брезгуешь плотью, что мне дадена сроду?
Убирайся же к черту – бесовская утроба,
Ты, русалочья дохлядь, ручьевая хвороба!
Ой, помру я со смеху, а помру – не забуду,
Как мою деревяшку искушаешь ко блуду!»
Обхватила объятьем, окрутила, как дзыга:
«Так иди же со мною, ты, дедуля-дедыга!
Я тебя полелею на печи из жемчужин,
Подприбойную гальку приготовлю на ужин.
Отведу