Не давало спокойствия мысль что Фиона погибла по моей вине, о чём сказала Висаку, он все – таки её сын, но…
– Она попрощалась со мной, – тихо ответил мужчина, – ты знаешь мать не баловала меня своей любовью. Для неё существовала лишь дочь и потом внук. Я же…– Висак замер вспоминая, – она сказала, что это последний раз, когда я её вижу, попросила прощение.
– Но, если она знала, что погибнет… – я сжала зубы, чтобы не ругнуться.
– Ты же знаешь кто Саес, – кивнул Висак, – он сказал ей, что у неё несколько путей жизни и какой она выберет, зависит жизнь не только её, но и всего Киприяса.
– Херомус. – Выдохнула я.
– Скорей всего, – горько хмыкнул мужчина, – мать выбрала тот путь, в котором Херомус умрет.
– Поверю, – кивнула я, – она ненавидела его, но все равно… быть повинной в её смерти, это меня гложет.
– Что я могу тебе сказать, – посмотрел на меня Висак голубыми, как у матери глазами, – она выбрала свой путь сама. Да я виню тебя… после твоего появления моя жизнь не стала лучше, но… я надеюсь, что для моего сына она в будущем измениться к лучшему.
Сельская жизнь всегда вводит в какой-то анабиоз. Все течет, все живет, но где-то рядом. Ты просто плывешь в общем потоке, не влияя на его направление. Ферма Висака была когда-то богатой и многолюдной. Но после смерти мужа Фиона забросила руководство и как всякое оставленное без присмотра хозяйство, ферма обнищала, захирела и осталась без работников. Лишь старая Мирелла не сбежала, потому что не имела родни. Я поинтересовалась, как меня нашли. Диена поведала, что в тот вечер, когда я появилась, они приехали к Фионе. В усадьбу их не пустили. Не солоно хлебавши, они хотели ехать домой, но в потайную дверь вышла Фиона. Она была чем- то испугана и в тоже время очень зла. Единственно, что она сказала, ждать. Вынесла какой-то баул, посоветовала переждать в лесу. Почему? Зачем? Не объяснила. Не было времени. А на следующий день усадьба со всеми жителями сгорела. Висак никогда не был дураком, как считала его Фиона. До многого он додумался сам, многое услышал в городских сплетнях. Людям ведь рты не закроешь. Да и то, что на пепелище он нашел закаменевшую меня, и кое-как с помощью жены, довез до своей фермы, говорит о нем много. В бауле, что передала Фиона, были мои клинки и немного вещей. Что чувствовала, когда мне рассказывали о сгоревшей усадьбе, не знаю. С одной стороны, болело сердце за Фиону, разбивалось на осколки душа, из-за Танка, но почему-то не было жалко других. Ни капли сожаления. Я старалась разобраться в себе, понять чувства, которые внутри, благо в деревенской жизни времени для этого хватает, но впадала в тихий ужас от черствости и невероятного пофигизма. Вся зима прошла в таких попытках разобраться с собой, и в конце концов я плюнула на это дело и решила, что просто темная сторона пересилила светлую. А всем давно известно, что темные эгоисты,