Затем обратился к чилийцу:
– Ты! Покажи-ка французам, скольких у тебя не хватает.
Подождал, пока Мендоса поднимет руку и продемонстрирует изувеченную руку, и прибавил прежним тоном:
– Я не сторонник пустых угроз. И никогда не оставляю невыполненными свои обещания. Тот, кто будет меня слушаться, будет жить спокойно, а кто считает себя слишком умным, пожалеет, что появился на свет.
Он подождал, пока француз, говоривший поиспански, переведет его слова своему товарищу, а затем прочертил в воздухе воображаемую линию, от высокой скалы, служившей ему дозорной вышкой, до самого центра северной бухты, и сказал:
– Вот граница, которую вы не смеете нарушать, французы – с одной стороны, чилиец и норвежец – с другой. Тот, кто на это осмелится, простится с жизнью.
Затем показал на колокол, снятый с фрегата «Мадлен» и висевший теперь на ветке, и добавил:
– Как только я ударю в колокол, вы должны немедленно явиться сюда. А тот, кто придет последним, получит от меня десять ударов кнутом. Уразумели?
– То, что вы делаете, это похищение и пиратство, – заметил Доминик Ласса, француз, говоривший по-испански. – А это по морским законам карается виселицей.
Его похититель не смог сдержать радостной улыбки.
– И кто же это собирается меня повесить? – проговорил он с сарказмом. – Случаем, не ты? Морские законы здесь не действуют. Тут имеет силу только закон Оберлуса, и то, что я скажу, – хорошо, а то, что считает кто-либо другой, – плохо. Хочешь, я тебе это докажу?
Доминик Ласса взглянул на обрубки пальцев Себастьяна Мендосы и отрицательно покачал головой.
– Так-то лучше! – воскликнул Оберлус. – Вы, французы, слывете хорошими поварами, – продолжил он. – Ты как?
Ласса кивнул на товарища:
– Он лучше.
– Хорошо. В таком случае скажи ему, что он займется кухней, ты будешь поставлять ему мясо и рыбу, на попечении Себастьяна останутся грядки и водоемы, а недоумок норвежец остается у него на подхвате и будет собирать все, что вынесет на берег море… – Он указал на второго француза: – Как его зовут?
– Жорж… – ответил Доминик Ласса.
– Скажи своему приятелю Жоржу, что я заставлю его снимать пробу со всего, чем он вздумает меня потчевать, дабы ему не пришло в голову попытаться меня отравить. Вряд ли мне нужно вам объяснять, что всякое покушение на мою жизнь будет немедленно караться смертью. – Игуана Оберлус махнул рукой. – А сейчас ступайте. За работу!
Он подождал, пока пленники отойдут на двести метров, и, протянув руку, дернул за веревку колокола и настойчиво позвонил.
Спотыкаясь и падая – виной тому были короткие путы на ногах, – все четверо поспешили обратно. Их бег являл собой трагикомическое зрелище: они передвигались прыжками, отталкиваясь обеими ногами, и даже на четвереньках. Оберлус схватил одну из плетей, которые забрал с фрегата, и направил на норвежца, прибежавшего