Ростом я не вышла, но тело мое уже сформировалось и было развито не по летам… У меня был удивительный цвет лица, казалось, все краски природы переливались, светились на моем лбу, щеках, губах…
Наш «бородатый дядя» при встрече брал меня за руку, тащил к окну и, уставившись своими близорукими глазами, внимательно разглядывал, приговаривая:
– Ах, девочка, ну что за лицо у тебя! Какие краски! Такие не поблекнут!
«Господи, – думала я, глядя на себя в зеркало, – разве такой должна быть девушка?! Фигура похожа на волчок, а лицо словно раскрашено кистью художника». И мне казалось, будто я рассматриваю куклу на витрине универсального магазина. Потешаясь над собой, я высовывала язык, косила глазами…
Больше всего я любила пасхальные каникулы. Когда я приезжала в Козъятагы, чтобы провести там эти две недели, черешни, растущие в большом саду сплошной стеной вдоль забора, были густо усыпаны спелыми ягодами.
Ах, как я любила черешню! В течение пятнадцати дней я, как воробей, питалась почти одной черешней и не возвращалась в пансион до тех пор, пока не уничтожала последние ягоды, оставшиеся на самых макушках деревьев.
И вот однажды под вечер я опять сидела на верхушке дерева. Уписывая за обе щеки черешню, я развлекалась тем, что щелчком выстреливала косточки на улицу за забор. И надо же было, чтобы косточка ударила по носу проходившего мимо старичка соседа. Сначала старичок ничего не понял, растерянно глянул по сторонам. Ему никак не приходило в голову поднять глаза.
Сиди я тихо и не подай голоса, возможно, он так и не заметил бы меня, решив, что какая-то птица пролетала мимо и уронила случайно косточку. Но я не выдержала и, несмотря на испуг и смущение, расхохоталась. Старичок поднял голову и увидел, что верхом на суку сидит здоровая девица и нагло хохочет. Брови его гневно зашевелились.
– Браво, ханым[11], браво, дочь моя! – воскликнул он. – Не пристало, скажу тебе, такой великовозрастной девице проказничать…
В ту минуту мне хотелось провалиться сквозь землю. Представляю, какие краски выступали на моем и без того цветущем лице. Рискуя свалиться с дерева, я сложила руки на груди, прижала их к своей школьной кофте и, склонив голову, сказала:
– Простите, бей-эфенди[12], честное слово, нечаянно… Право, моя рассеянность…
Трюк с подобной невинной позой был уже много раз проверен и испытан. Я заимствовала ее у сестер и набожных учениц, когда они молились Деве Марии и Иисусу Христу. Судя по тому, что такая поза вполне устраивала и Пресвятую Мать, и ее Сына уже много веков, старичка она и подавно должна была растрогать.
Я не ошиблась, сосед попался на удочку. Лицемерное раскаяние и умелая дрожь в моем голосе ввели его в заблуждение. Он смягчился и счел необходимым сказать мне что-нибудь приятное.
– А не думаете ли вы, ханым, – улыбнулся он, – что подобная рассеянность